Усинский тракт - [17]

Потом-то, когда ушло письмо, пожалел я, что отправил его. «Зачем, — думаю, — я опять ей голову морочу?» Но проходит время, ответа никакого нету, я и успокоился. И даже забыл думать про это письмо.

Однажды после рейса завернул я к Нюре в столовую, домой пошли вместе. Приходим, поужинали, чаю попили, стелет мне Нюра на диване, как обычно, сама с посудой вышла.

Я разделся, лег. Нюра входит. Подошла, поцеловала меня и к выключателю. Загасила свет (стеснительная она очень была), разделась, легла на кровать, молчит. Прошло минут пятнадцать, и вдруг слышу я, будто за стеной ребенок плачет. «Что такое? — думаю. — Детей у нас в квартире нет. Наверное, на нижнем этаже». С тем и заснул.

А на следующий день на аэродроме приносит мне знакомый радист телеграмму из Кызыла. Вскрыл я ее — два слова в ней: «Приезжай. Зина».

И вдруг, знаете ли, на душе у меня легко-легко сделалось, будто камень от сердца отодвинули. Задумался я на одну секунду, только на одну, и сразу же пошел в столовую и вызвал Нюру.

Выходит она, отошли мы в сторону, сели на лавочку возле ангаров, молчим. Посмотрел я на нее — глаза красные, лицо осунулось: «Эх, — думаю, — за что женщина мучается?! Кончать надо скорее…»

Вынул я из кармана телеграмму. Нюра увидела, выпрямилась, будто ударил я ее, глаза — в землю, руки к груди прижала.

«Не надо, Сережа, не надо ничего мне показывать…»

А у самой голос дрожит и слезы на глаза навертываются.

«Я уже давно все поняла, еще в тот день, когда товарищ к нам твой фронтовой приезжал. Сердцу не прикажешь…»

Я сижу, головы не поднимаю.

«Уезжай, Сережа, спокойно, — говорит Нюра, — не мучайся. Со мной встреча была случайная, она скоро забудется. А с Зиной у тебя жизнь прожита, молодость вместе прошла. А это сильнее всего…»

Вот так и уехал я. Расстались мы с ней по-доброму. Я ей комнату свою хотел оставить — она отказалась. И ни в чем она меня не обвинила, ни в чем не упрекнула.

Ехать я решил в Кызыл поездом, чтобы по дороге все обдумать. Шесть суток до Абакана ехал, все в окно смотрел и думал. И так ни до чего и не додумался.

Приехал в Абакан, иду по городу, смотрю, игрушки на витрине магазина выставлены. «Дай, — думаю, — зайду, Андрюшке, внучонку, куплю чего-нибудь».

Захожу в магазин, встал около прилавка и начал перебирать всяких зайцев, волков, медведей. Потом гляжу, на полке стоит большой самолет реактивный. «Вот это, — думаю, — в самый раз будет».

Разглядываю я самолет, пальцами по фюзеляжу провел, по крыльям скошенным, вдруг кто-то сзади меня как закричит на весь магазин:

«Зина! Зина! Ну где же ты?»

Вздернулся я весь от этого крика, как конь на узде, задрожали у меня руки, и уронил я тот игрушечный самолет прямо на витрину — разбил стекло. Девушка-продавщица только хотела меня за это в оборот взять, но взглянула на меня и даже назад подалась. Видно, на лице у меня в ту минуту такое сотворилось, что она даже испугалась.

«Что с вами, гражданин? — лепечет девушка. — Припадок, да? Может, воды принести?»

«Ничего, ничего, говорю, не беспокойтесь. Внучек у меня есть… И дочка… А самолетик мне этот заверните. Вот и деньги за стекло разбитое…»

По каким законам живет человеческое сердце? Наверное, если не учитывать опыта, накопленного медициной, ответить на этот вопрос почти нечего.

Можно определить правила поведения людей в тех или иных обстоятельствах, можно уточнить границы проникновения разума в еще не разгаданные тайны природы, можно, наконец, сформулировать некие общие нормы, по которым развивается жизнь всего человечества.

Но нельзя, наверное, установить общие законы, по которым живут человеческие сердца.

Эти законы вообще-то существуют, но они, очевидно, существуют только для каждого сердца отдельно. Каждое сердце, рождаясь, рождает, по-видимому, и свои законы, которые оно хранит до конца своей жизни, вместе с которыми оно и умирает.

Но есть один общий закон, которому, вопреки обстоятельствам, подчиняются все сердца без исключения. На любом жизненном повороте, на любом, даже самом высоком перевале своей судьбы всегда откликнется сердце на зов первой своей любви, и если не сделает шага навстречу к ней, то, во всяком случае, тревожно и радостно встрепенется.

Человек никогда не сможет угадать, какой поступок подскажет ему сердце. Но ясно одно — в отличие от ума сердце чаще диктует нам добро. Из сердца, только из сердца приходит к нам любовь.

Что мы знаем о любви? Почти ничего, может быть, за исключением только того, что на самом деле любовь всегда бывает не такой, какой представляем мы ее в своих Мечтах и мыслях.

Она бывает очень разная: в одних случаях меньше соответствует нашим представлениям о ней, в других — больше. Но какая бы она ни была, она всегда бывает лучше той, о которой мы думали, потому что она совершается, становится реальной, а не живет только в наших раздумьях и помыслах. Та реальная любовь, которая проходит через наши сердца, приносит нам и боль, и сладость, и смех, и слезы, и муку, и упоение; и мы испытываем к ней чувство величайшей благодарности именно за эту реальность, за эту очевидность и завершенность переживаемого нами чувства.

Свое бытие любовь не обставляет удобствами и комфортом. Словно горная дорога, которая падает в долины, жмется к стенам ущелий и преодолевает крутые подъемы не потому, что ей это удобно, а потому, что нельзя иначе: любовь выбирает для сердца из всех жизненных путей только одну, единственно возможную дорогу, не пройти по которой нельзя, по каким бы пропастям и перевалам она ни пролегала.