Урюпинский оборотень - [11]

Твердой рукой еще шире отодрал рогожу, она чуть залипла от крови, или от чего-то другого, сползала с трупа с потрескиванием. Рыжов посмотрел, и понял, что боялся не зря.

Это был нестарый еще мужичек, лишь начинающий лысеть, в домотканной, чрезмерно длинной для него рубахе. Порты тоже были домотканными, неопределенного серого цвета. На ногах – обмотки поверх лаптей, так, возможно, еще века и века назад ходили тут крестьяне малого достатка, или вообще все, кто привык к этой одежде и не хотел ее менять, даже если и мог себе позволить.

Одной руки не было, ее заменила белая кость, торчащая криво, с разворотом, которого не могла принять целая, не сломанная рука. Кусок полуразорванной рубахи, когда отец Виктор ее убрал в сторону, открыл грудь и живот мужичка. Вернее, то место, где грудь и живот должны были находиться, вот только… Вместо живота зиял провал, почти до самого позвоночника, словно у выпотрошенной свиньи, открывая обескровленные органы.

Рыжов всмотрелся, да, это было хуже снаряда, потому что даже ему стало ясно – этого человека ели, и возможно, он в тот момент еще не умер… Хотя, нет, не ели, а рвали – когтями, зубами, или еще чем-то, что хуже ножа или шашки.

Рыжов еще разок заставил себя посмотреть на этого мужичка. Спросил неопределенно:

– Как его звали?

– Мефодием, – отозвался отец Виктор, – там мне сказали. Вроде не очень справный мужик, батрачил, пил как многие здешние… Но в безобразиях не замечен.

О чем это он, смутно подумал Рыжов, и догадался, что отец Виктор имеет в виду, что человек этот ходил в церковь, причащался, и возможно, верил, как исстари положено верить русскому человеку, пусть и пьющему, как этот Мефодий…

– Никогда… – сказал задумчиво Колядник, – такого не видел.

Вот на кого вид тела не произвел заметного впечатления, так это на Борсину. Она деловито походила вокруг, потом наклонилась совсем близко и стала неизвестно как появившимся в ее руке небольшим ножом раздвигать какие-то ткани, что-то то ли приводить в порядок, как это и должно быть уложено в животе человека, то ли наоборот, рассматривать нечто совсем уж в глубине чрева. Как хирург при операции, подумал Рыжов. Он знал, что врачи любят полосовать тех умерших, которые их чем-то заинтересовали, чтобы все же лечить живых. А вот что тут высматривала эта барышня? Этого он не знал… Чем-то поведение Борсиной вызывало у него неприязнь. И ведь понимал, что останки следует рассмотреть… как-нибудь с научной точки зрения. И все же ему было неприятно.

– Что вы увидели? – спросил Борсину отец Виктор.

Раздвигин отошел в угол сарая, его мутило, он даже бледен стал, каким Рыжов его и в бою не видел. Проглатывая комок, застрявший в глотке, он вдруг спросил хрипло и резковато:

– Отец Виктор, почему к вам-то привезли?

– Так у нас же икона Богородицы чудотворная. Люди боятся, если я этого раба Божьего… с иконой не отпою, то не будет ему покаяния на том-то свете.

Рыжову захотелось даже сходить взглянуть на эту икону, лишь бы поскорее выйти из этого сарайчика. Тем более, что он вдруг почувствовал запах тела. Оно уже начинало разглагаться, и запах крови, к которому он, в общем-то, привык за годы войны, теперь тонул в этом… облаке смерти и тления. Он понял, еще немного, и его вырвет. Ужасно, что человек, такой вот обычный, привычный всем своим видом, с двумя руками, ногами, головой, глазами и бородкой, вдруг обращается во что-то до такой степени чуждое и ужасное, что его брезгуешь даже рассмотреть… Как это сумела Борсина. Все же не зря он прихватил ее с собой, из Омска, а на этот раз из Москвы. Может, она что-то такое знает, до чего он никогда не додумался бы, обучайся в разных училищах хоть до конца жизни.

– Страшно? – вдруг спросил Колядник у Раздвигина. Потом обернулся и посмотрел на отца Виктора. – Всем страшно?

– Очень, – серьезно подтвердил отец Виктор. – Люди боятся выходить на улицу, как стемнеет, боятся в поле выходить, в лес… – Он еще раз вздохнул. – Потому Ратуя и просят, чтобы он извозом занялся, сами-то не решаются.

– А может, это все же бандиты? – спросил Колядник.

– Нет, такое ни один человек сделать не в силах, – заговорила Борсина, на нее теперь никто не смотрел, как-то она слишком легко перешла ту грань, которая оставалась между этой смертью и остальными, между этим телом и страхом собравшихся тут, живых людей. – Посмотрите, господа, брюшная полость не взрезана, а разорвана, печень вырвана, кажется, зубами, уверена, что ее попробовали есть…

– Волков у вас много? – спросил комадир чона.

– Было много, но пастухи говорят, сейчас вообще не стало, ушли.

– Сказки это, – ответил Колядник недовольно. – Волки никуда не уходят, затаиваются, либо на глаза не показываются, они это умеют… А уходить им не из-за чего.

– А-а что… – Все же Раздвигин справился с собой и подошел. – А что еще рассказывают?

– Может, не стоит тут? – отозвался отец Виктор. – У тела…

– Вы бы нам лучше помогали, батюшка, а где да как – это дело десятое.

И чего Колядник таким ворчливым стал, подумал Рыжов, но ничего не произнес. В общем, чоновец был прав.

Отец Виктор опустил голову, даже руки спрятал назад, возможно, чтобы там, где никому их не видно, сжать кулаки.