Уровень опасности - [37]

– Скажи, что я думаю о ней. Скажи, что мы молимся за нее. Скажи, что Аллах видит ее жертву.

– Она хочет поговорить с тобой.

– Скажи, что меня нет в стране. Кто этот мужчина?

– Какой?

– Стрелок.

– Да он и не мужчина даже. Так, парень, года двадцать три-двадцать четыре, университет окончил. Семья состоятельная. Все потеряли. Мать больная, сестре семнадцать, в Москву хочет. Парень мечется.

– Потерял или отобрали?

– Отобрали, конечно.

– У многих отбирают. Не все могут ответить. Почему решил, что парень сможет? Сам видел его?

– Только фото.

Ахмед взял со стола пачку фотографий, которые его собеседник вытащил из конверта. Снова положил на стол и стал рассматривать по одной. Красивый сильный славянский парень. Выходит из машины, садится в машину, разговаривает с Нателлой – какая грудь, какие волосы, какие бедра, все свое, не то что у этих блондинистых сучек. Обычный славянский парень – одеть его в форму, так и пули не жалко. Крупный план. Серые холодные глаза, губы плотно сжаты – человек с таким взглядом может выстрелить. Вопрос – в кого? Повернул фотографию:

– Где снимали?

– Не знаю.

– Плохо. Надо понять. Это он уже знаком с Нателлой?

– Да. Посмотри по числам там снизу.

– Сам смотри по числам. Я спрашиваю, ты отвечаешь.

– Понял.

Ахмед задумчиво посмотрел на фото.

– Это все, что у нас есть?

– Еще есть его история.

– Хорошо. Давай историю.

Они проговорили еще минут тридцать. Ахмед был удовлетворен, но не подавал вида. Во время рассказа рассматривал фотографии, примеряя услышанное к этому парню. «Надо встретиться, – подумал он. – Опасно, но надо встретиться», – и повторил вслух:

– Надо встретиться. Опасно, но надо встретиться.

– И я о том же. Съезжу на место, поговорю с ним, посмотрю. По легенде я знакомый тетки Нателлы, могу работу предложить в банке.

– И что дальше?

– В смысле?

– Он согласится на работу, и что дальше?

– Подожди, Ахмед, я план не готовил, мне твое согласие нужно было. Дай два дня, будет план.

– Я сам с ним буду говорить, – выдохнул Ахмед. – Здесь такое дело, что первый разговор самый важный. Если что не так – кончаем парня. Нателла уезжает, обрубили концы. Если что не так – я сразу почувствую. И если так – тоже сразу.

– Ты собираешься…

– Да, я все скажу сразу. Пока не знаю как, но сразу. Только сделай так, чтобы Нателла не знала. И пусть уезжает до моей встречи с ним. По-любому она там больше не нужна. Все понял?

Нет хуже одиночества, чем одиночество в толпе, нет хуже одиночества, чем одиночество в чужой стране, – что там еще придумали, какое еще бывает одиночество? Но кто знает про одиночество, когда решаешь, кому жить, а кому – нет. Кто знает про такое одиночество?

Ахмед надел куртку, кроссовки и через кабинет вышел в сад. В вечерней тишине было слышно, как за несколько километров отсюда проехала электричка. Где-то у соседей заливалась лаем собака. Он не мог даже завести собаку. Кто-нибудь знает про одиночество, когда не можешь завести собаку? Перед тем как выйти из кабинета, он два раза щелкнул выключателем, что было сигналом для охраны – он хочет побыть один. Охрана была, кроме одного человека, вся из русских. Им хорошо платили, они думали, что охраняют банкира. Кто-то наверняка мог стучать на них в контору. По первому уровню проверки все было чисто. Кто будет копать дальше, кому нужно? Зажравшиеся свиньи. Без оплаченного заказа никто даже пальцем не пошевелит. В саду было сыро, трава под ногами набухла от влаги. Своим кошачьим зрением Ахмед разглядел птичку, устроившуюся на яблоневой ветке. Он осторожно сделал два шага по направлению к дереву. Птичка не взлетела. «Не боится, но если сделаю еще один шаг – взлетит. Кто ее научил этому? Кто научил маленькую птичку, что любой посторонний предмет, от которого исходит энергия, дыхание, тепло, представляет собой опасность? Она не знает другой жизни – она с этим родилась. Я знал другую жизнь, но с этим умру. Что они сделали с моей жизнью? Десять лет войны – ни дома, ни жены, ни детей. Собаки – и то нет. Я могу взорвать половину этой страны и не могу завести собаку, потому что не хочу ни к кому привязываться. Я не был таким, это они меня таким сделали. Аллах – моя вера, и месть – моя вера. Месть выжгла сердце, годы охладили разум. Десять лет назад вернулся бы в дом, взял автомат, гранаты и пошел бы убивать этих жирных трусливых свиней в их каминных залах, бассейнах, спальнях, бильярдных. И кровь крохотными фонтанчиками заливала бы зеленое сукно и дорогой атлас, растеклась бы сливающимися пятнами на тонких простынях… Это так просто сделать, а вместо этого надо набраться терпения и ждать.

Когда началась война – стал солдатом, честно воевал – много убил. Тогда все было просто, все отдали, сердце отдали. Потом зимой в городе полузамерзший, полуголодный, с плохо заживающей простреленной ногой бессонными ночами понимал – войны выигрываются не количеством автоматов, не танками и даже не пролитой кровью. Войны вообще не выигрываются. Война рождается как новое существо, сначала маленькое, беспомощное, оно растет, мужает, спаривается с другим существом, и от них получается новая война, сперва, как и первая, крошечная и незаметная, питается кровавым молоком своей матери, и когда состарится и обессилит родившая ее война, то новая как раз и наберется сил. Потому что этот мир Аллах создал так, что в нем много противоречий и много денег, которые их питают, и много отважных воинов, которым нечего терять, но которым надо кормить семью, и так будет всегда, потому что такова воля Аллаха. И чем больше денег будет скапливаться у одних, тем больше будет отважных воинов, которым нечего терять. А наказал их Всевышний тем, что, отдав все деньги, забрал всю силу и лишил возможности воспроизводить себе подобных в нужном количестве. И тогда придут им на замену клоны, но это будут клоны самого слабого из поколений, и они не смогут противостоять отважным воинам Аллаха, которым нечего терять. Так закончится эта часть человеческой истории и начнется другая. Так закончится одна великая война и начнется другая, которую уже не суждено будет увидеть. Он солдат этой войны, и его задание – найти стрелка, отважного воина, которому нечего терять, но есть о ком заботиться. И надо, чтобы он был русским. Это ничего, у русских тоже бывают отважные воины».