Уроки норвежского - [18]

Но той ночью 1975 года все изменилось. И невозможно было понять, что именно произошло. Может, это случилось из-за жары: находясь в Нью-Йорке, в Нижнем Ист-Сайде, он представлял себе вьетнамскую жару, которая пропитывала потом простыни.

А может, он больше не мог держать все это в себе, и независимо от возможных последствий надо было поговорить.

Когда она взяла его за руку и вздохнула, Донни спросил:

— Почему ты до сих пор со мной? Почему ты не бросила меня?

Он запомнил, что голос у него при этом был спокойный. Искренний. Извлеченный из подземных глубин человечности, тихий и ровный, звучащий в наших коллективных душах.

Мейбл долго молчала, прежде чем ответить. Он смотрел, как сгибаются и разгибаются пальцы ее ног с ярким педикюром. У нее был великолепный высокий подъем.

— Знаешь, о чем я думала? — сказала она.

— О чем?

— Я думала об этих двух космических кораблях, которые только что нашли друг друга в полной пустоте.

— Не понимаю, о чем ты.

Она повернулась к нему и нахмурилась:

— Ты что, новости не смотришь?

— Последнее время я не поднимал головы.

— «Аполлон» и русский корабль. «Союз». Два дня назад они состыковались. Там, в полной темноте. В этой абсолютной тишине они соединились. Я думаю, каково это было — услышать звук стыковки. Ты паришь. В невесомости. И неожиданно слышишь, как о борт твоего корабля звякает металл. Твой враг протягивает руку в космической перчатке и ты пожимаешь ее. Забыв, наконец, обо всех противоречиях. Я, бывало, испытывала подобное чувство. Это как… вновь почувствовать запах из своего прошлого, и сразу старый мир врывается, и время исчезает, и ты снова оказываешься в том месте. Как ты это назовешь?

— Надежда.

— Тебе следует смотреть новости.

— Я не могу понять: это твой ответ или нет?

— Я с тобой, Шелдон. Какая разница, почему.

— Есть разница.

— Почему?

— Я должен знать, насколько это надежно.

— Тут не научный эксперимент, Донни.

— Я сейчас работаю над одним трудным заказом. Часы «Омега Спидмастер». Там сломался винт, который сидит под ударной пружиной. Чтобы до него добраться, я должен разобрать весь механизм, и я не уверен, что смогу его потом собрать. Все эти индивидуальные сборки, они такие, с особенностями. Знаешь, астронавты, которые сейчас находятся в космосе, носят такие же часы.

— Совпадение?

— Таких часов много. У меня такие были, но их забрал Саул. Не знаю, куда они потом делись.

— Очень жаль. Я люблю совпадения.

— Ты винишь меня?

— А ты сам себя винишь?

— Да. Полностью. Я вырастил его на рассказах о войне. Я внушал ему, что мужчина должен защищать свою родину. Я подталкивал его вступить в армию. Евреи не могут выехать из России. Они подают документы и попадают в черные списки. Их называют отказниками. Они там живут как загнанные крысы. Мы живем как люди. Это потому что мы — американцы. А Америка воюет. Так что, Джонни, доставай свое ружье, говорил я.

— Ты это уже говорил.

— Они курят наркотики и слушают магнитофон. Мы все превратились в кучку либералов, желающих изменить мир, внушал я.

— Ты это уже говорил. Не стоит начинать с начала.

— Я должен был вложить в голову сына достойные идеи.

— Я знаю.

— Помню, когда в 1938 году Гарри Джеймс взял си выше верхней си в Карнеги-Холле. Это было с оркестром Бенни Гудмана. Никто не был уверен в том, что джаз достоин и музыканты достаточно профессиональны, чтобы играть в Карнеги-Холле. И потом он взял эту ноту. И город сошел с ума. Ты можешь себе представить, чтобы одну-единственную ноту услышала вся страна? Теперь на концертах разбивают гитары. Мой сын мог бы стать музыкантом. Это я послал его на войну.

— Он бы не стал, — заметила Мейбл.

Шелдон покачал головой и произнес:

— Мы беспокоились, что если будем брать его на руки, когда он плачет, он никогда не станет самостоятельным. О чем мы только думали?

— Я остаюсь с тобой, Шелдон. Я думаю, на сегодня этого достаточно. Ладно?

— Ладно.

Больше они об этом не говорили. Если и можно было что-нибудь добавить к сказанному, она унесла это с собой в могилу.

Им удается сбежать незадолго до приезда полиции.

Шелдон осторожно открывает дверцу шкафа и несколько минут прислушивается к тишине. Он слушает, не звякнут ли осколки стекла на ступеньках, не скрипнет ли дверь. Он понимает, что если их обнаружат, они пропали. Но он может это предотвратить.

Борьба наверху была долгой и ожесточенной. Мальчишка уткнулся в грудь Шелдону. А когда все кончилось, старик испытал такой же острый приступ стыда и сожаления, как тот, что мучил его годами после гибели Саула. Если бы он не открыл ей дверь, не задержал их так надолго, вызвал полицию, бедная женщина осталась бы в живых и смогла бы растить своего милого сыночка. А то, что он сделал, равносильно убийству.

Он распахивает дверь шкафа и осматривает комнату. Все на своих местах. Чудовище здесь не побывало.

Шелдон откидывает ковер, который прикрывает заднюю дверь, и начинает возиться с замком. Он раскачивает его, наваливается на дверь, приподнимает. Наконец, ему удается сдвинуть ее ровно настолько, чтобы они смогли протиснуться. Дверь скрипит и поддается с трудом. Что-то тяжелое подпирает ее.

Обращаясь в темноту шкафа, Шелдон шепчет, так, чтобы не испугать ребенка: