Уроки английского - [6]

Это была страна ее мечты. Темза, Тауэр, Вестминстерское аббатство - все то, что она изучала по потрепанным институтским учебникам, прилежно зубря продолженные времена, старательно зажимая кончик розового девичьего языка между еще не запломбированных резцов, - все это так ошеломило ее, что она чуть не лишилась дара не только английской, но и родной речи. В Англии не могло быть ничего плохого. Там никто не плакал, никто не болел. Наверное, там никто никогда и не умирал, а если и умирал, то совсем не так, как у нас, - просто закрывал глаза, а потом его клали в гроб. Вернувшись из Англии, она сказала своей подруге, Марье Алексеевне Апухтиной, учительнице литературы: "Я в большей степени роялистка, чем английская королева, и в большей степени англичанка, чем англичане".

Как раз в этот год мама Риммы Ивановны, сухонькая старушка восьмидесяти лет, тоже в прошлом учительница английского, внезапно умерла в туалете от кровоизлияния в мозг. Дверь была закрыта изнутри на шпингалет. Пришлось звать соседа Александра Васильевича, отставного полковника, который бодро и с должной решительностью, присущей кадровому офицеру, устранил препятствие при помощи топора. Этот Александр Васильевич производил впечатление человека порядочного. Помог Римме Ивановне похоронить мать и даже обещал найти телефон мужика с силикатного завода, который может стащить камень для приличного памятника.

Через две недели после похорон Александр Васильевич вновь появился в ее квартире, но уже не с топором, а с тортом, цветами, бутылкой коньяка и поздравлениями с Восьмым марта. Римме Ивановне сразу этот визит не понравился, но она решила еще раз воспользоваться услугами бескорыстного умельца: после недолгого сидения за столом попросила его повесить в комнате купленный в Англии светильник. Интеллигентный полковник обнаружил полное равнодушие к великой Британии, но не к самой Римме Ивановне. После того как светильник был прибит в указанном месте, он предпринял некий смелый жест, после чего мгновенно получил рукояткой молотка по носу. Потекла кровь, Римма Ивановна сильно испугалась, побежала на кухню и стала отдирать от морозилки синие кусочки льда. Через полминуты Александр Васильевич уже лежал на диване, а на ушибленном носу громоздился айсберг. Больше он к ней никогда не приходил, а встречаясь иногда возле лифта, здоровался сквозь зубы.

Когда страну возглавил человек, не похожий на всех предыдущих, Римма Ивановна воспряла духом. Она повесила в кабинете английского языка портрет этого настоящего джентльмена. Ей нравился его демократизм, нежный южнорусский акцент и, конечно, рыцарское отношение к женщине. Он был элегантен, подтянут - ну совсем как англичанин! - и, казалось, не имел ничего общего с обрюзгшими стариками, не способными сказать двух слов без бумажки, хотя и вышел из их среды.

В стране все изменилось. Серые, однообразные газеты вдруг заговорили на всевозможные голоса. Столичные журналы как будто соревновались в разоблачении старого режима. Римма Ивановна с интересом и радостью следила за этим разоблачением и была в восторге оттого, что дожила до того времени, когда все то, о чем раньше говорили шепотом, появлялось в печати. Ее подруга Марья Алексеевна Апухтина была рада тому, что теперь на уроках литературы разрешили говорить о Шаламове и Набокове. Одно только не нравилось Марье Алексеевне: слишком уж много иностранных слов появилось - таких, что и выговорить нормальному русскому человеку невозможно. Римма Ивановна горячо спорила с подругой, утверждая, что иначе нельзя, что нужно, в конце концов, становиться цивилизованной страной. Она ни минуты не сомневалась в том, что скоро увидит свою родину такой же разноцветной, яркой и счастливой, какой предстала перед ее глазами Великая Британия. Она видела, как преображались магазины, с ликованием смотрела на обилие товаров и совсем не переживала из-за того, что все лежащее на витринах было доступно только взгляду заслуженного учителя. Она просто радовалась за цивилизованную страну и шла дальше, не думая о своей маленькой зарплате.

А когда зарплату перестали платить вообще, Римма Ивановна несколько сникла, но взглядов своих не изменила. Как-то Марья Алексеевна, ставшая к тому времени директором школы, завела разговор о прелестях советской власти: и зарплату вовремя платили, и путевку профсоюзную можно было за бесценок получить. Демократическое нутро Риммы Ивановны не выдержало, она покраснела, покрылась испариной и прошипела сквозь зубы, чуть ли не выгибая спину, как кошка на собаку: "Да вы что?! За коммунистов? В лагеря захотели?!"

Едва уловимая искорка пролетела между двумя пожилыми женщинами. Конечно, тут не обошлось без богини раздора. А иначе как объяснить, что они вдруг стали заклятыми врагами? Разнесчастная политика развела двух учительниц. Марья Алексеевна, говоря словами современных газет, стала вдруг "красно-коричневой", а Римма Ивановна продолжала исповедовать культ цивилизованного Запада и "рыночных реформ".

Недели через две после ссоры на урок к Римме Ивановне явились два человека - стройная женщина в очень дорогом костюме и пахнущий куревом мужичок в рваном свитере. Женщина была чиновницей городской администрации, а мужичок - профессором лингвистического университета (так по-дурацки стал называться тот самый педагогический институт иностранных языков, который в свое время заканчивала Римма Ивановна). На очередном педсовете она вновь увидела этих людей. Женщина прокурорским тоном говорила об ее уроке: никакой методики и существенные ошибки в произношении, а мужичок уныло поддакивал. Затем выступила Марья Алексеевна со словами о том, что теперь, когда школа преобразуется в гуманитарный лицей, таким непрофессионалам, как Иволгина, здесь делать нечего.