Урок кириллицы - [10]

— В дзэн-буддизме есть такое понятие «сатори» — то есть неожиданное, внезапное просветление, открывающее путь к освобождению от печалей, подал, наконец, голос отмалчивавшийся всё это время и только куривший подряд одну за другой тонкие коричневые сигареты Анаврин. — Вот на него мои герои и рассчитывают, заменяя долгие занятия медитированием быстрым и сильным кайфом.

— Ну да, они у тебя почти мгновенно освобождаются от печалей, но какой ценой — утраты своего собственного «я»! Нужно же ведь учитывать, что в оцепенении медитативного транса, как и в алкогольном «вырублении», не только снимаются страдания, но и — истребляется сам индивидуум, исчезает личность!..

— …А вот кому бодрящий напиток? Вах-вах-вах, какой напиток, «Чибо» называется. И душу греет, и личность не разрушает, — появился из кухни Борис, неся на подносе кофейник и чашки. — Я думаю, что такие споры, как у вас, надо разрешать творчески. Не нравится тебе идеология, проповедуемая в таком-то произведении? Чувствуешь, что его герой уводит читателя к погибели? Не спорь с автором, а сядь и напиши свой роман — да так, чтобы читатель сказал: вот, все другие идеологии и все другие герои — фигня, и отныне этот роман будет моей настольной книгой!

— Да, собственно, так у нас, по-моему, раньше и было, — рискнул вступить в разговор и я. — Вспомните такие романы как «Овод», «Как закалялась сталь», куваевская «Территория» или повесть Виля Липатова «И это всё о нем» — их героям действительно хотелось подражать, и это были не единственные литературные образы, которые, как сказал бы Маяковский, являлись для молодежи эталоном того, «делать жизнь с кого». А вот что касается сегодняшних персонажей, то они не вызывают ни малейшего желания быть на них похожими! Ни Терминатор с его бицепсами, ни пресловутый агент «007» со своими бесчисленными победами над встреченными дамочками, ни тем более однозначно-безликие супермены сегодняшних наших романов не пленяют воображение так, как его пленяли когда-то образы капитана Татарникова, Штирлица, адъютанта его превосходительства — Павла Андреевича Кольцова, ученых Юрия Германа и множества других романтиков тогдашней литературы.

— Ну ещё бы! — вздохнув, отозвался критик. — Ведь в книгах, написанных по законам соцреализма, герои, проходя через уготованные им по сюжету испытания, обязательно становились хотя бы на один вершок духовно и нравственно взрослее. А вот сегодняшние персонажи, сколько бы соблазненных баб или трупов за их спиной ни валялось, взрослеют только физиологически, не дорастая в духовно-нравственном смысле ни до мужчины, ни до гражданина. Так что прав был Николай Гаврилович Чернышевский, написавший в свое время, что «без приобретения чувства гражданина ребенок мужского пола, вырастая, делается существом мужского пола сначала средних, а потом и пожилых лет, но мужчиною он так и не становится…» А именно этим сегодня грешат почти все современные романы, и особенно, — кивнул он в сторону Анаврина, — твои.

— Какие именно?

— Да практически все. «Желтая струна», «Жизнь Насти Комовой», «Гений рации-П». Ни в одном из них нет такого фактора как единство исторической судьбы, ни один не изображает народную жизнь изнутри, все они напоминают собой только компьютерные игры, и не более того.

— А разве не такова наша настоящая реальность? — нехотя разжал губы для ответа Анаврин. — Разве Бог не коротает Свою Вечность перед компьютером, развлекая Себя тем, что возводит на нашем пути всё новые и новые уровни испытаний — ну там всякие революции, войны, коллективизации, репрессии, эпидемии, перестройки, инфляции, взрывы домов, аварии — и смотрит, как мы всю эту муть преодолеваем? Или — если брать в личном плане — то болезни, измены, интриги и тому подобное?..

— Так, значит, мы все-таки существуем, раз Бог наблюдает за нашими судьбами?

— Существуем. Но не более, как один из уголков Его сознания. Или, как я только что сказал — картинка на экране Его компьютера.

— А Он? Он-то хоть Сам — существует?

— Ну, а как же. Он ведь и нас там — в Своем представлении о нас — тоже как бы наделил каждого индивидуальным компьютером, вот отражаемая на их экранчиках сумма наших представлений о Нем как раз и дает то коллективное представление, которое мы называем Богом.

— Ну, а… — Перехватов изготовился задать какой-то свой очередной и, похоже, самый заковыристый вопрос, но произнести его вслух не успел. В дверь длинно и требовательно позвонили, и Борька встал из-за стола и пошел в переднюю.

Глава Г (3)

— …ГЛАГОЛЬные рифмы — это именно та фигня, которая переводит высокую поэзию в разряд стихотворного лубка! — продолжая начатый, видимо, ещё по дороге спор, ввалилась в квартиру толпа Борькиных сокурсников по Литинституту. — «Дело поэзии, — громко, почти крича, говорил высокий длинноволосый парень в джинсовой куртке, — связывать или, по крайней мере, сближать дух и форму», — вот что написал в своей книге «Самосев» Филипп Жакоте, дав нам тем самым, сам того, может быть, не подозревая, ключ к ответу на вопрос, что такое верлибр. Ведь поэтическая форма, как нас учат в институте — это особая организация художественной речи, которая характеризуется такими показателями как рифма, ритм, причем, как правило (и это, прошу иметь в виду — мое собственное уточнение), повторяющийся с определенной закономерностью, а также определенная система слогов и ударений в строке, ну и так далее. Самая строгая форма поэзии — венок сонетов, самая вольная — белые стихи… Что же касается верлибра, то сближение духа и формы в нём представляется почти неосуществимым, так как форма его похожа на разломанные прутья клетки, а ежели прутья расшатаны, то и дух сквозь них вылетает практически беспрепятственно, не задерживаясь, присутствуя в стихотворении не долее, чем в момент его сотворения. Такой же непрочной конструкцией представляется мне и поэзия, опирающаяся на использование исключительно глагольных рифм… Привет, мужики! — поздоровался он от имени всей компании и, сняв с плеча сумку, выставил на стол с десяток пивных бутылок. — Не помешаем?