На следующей неделе он пригласил ее выпить, и она сказала «да» — так резко, словно сказала «нет». Она торопилась, времени у нее было только быстро выпить один бокал вина. За столиком в баре она быстро выпила три бокала и даже без его вопроса объяснила, почему перебралась в Америку.
— В Варшаве мне было скучно. Я там тосковала. Хотелось перемен.
На следующей неделе она снова сказала «да» так, как говорят «нет», и на этот раз выпила пять бокалов.
— Трудно поверить, что вы уехали просто потому, что вам было скучно.
— Давайте без банальностей, — ответила она. — Мне ваше сострадание ни к чему. Сострадание нужно клиенту, а не массажистке, у которой полно волос.
Еще через неделю она пришла к нему домой, и он через призматические очки наблюдал, как она в одиночку выпила бутылку, которую он попросил ее откупорить. Ему было больно вытаскивать пробки из бутылок. Сам он потягивал водку через изогнутую стеклянную соломинку.
— Почему вы лежите на полу? — спросила она.
— Скучно объяснять.
— Вы попали в аварию?
— Вроде не было такого. А вы, Яга, попадали в аварию?
— Вам нужно больше жить с людьми, — сказала она.
— Откуда вам знать, как мне жить?
Выпив, она попыталась развить тему:
— Вам надо учиться жить через других людей.
Из-за вина и из-за акцента он понимал примерно треть того, что она говорила.
У двери он помог ей надеть пальто. Она подшила подкладку, которая подпоролась и свисала, когда он впервые увидел, как она поспешно проходит «1 Вандербильт», но пальто нуждалось в новой подкладке. Сама Яга, казалось, живет без подкладки. С нее будто срезали кожуру, обнажив полупрозрачное белое нутро, и это были даже не пленки, как у апельсина, а сама бледная мякоть ее сущности. Он подумал, что если дотронется до нее, то она закричит просто от прикосновения.
— В нас обоих есть что-то извращенное, — сказала она.
— О чем это вы?
— Мы с вами оба мономаньяки. Мне нельзя сюда больше приходить.
Вскоре она стала заходить каждый вечер, по дороге домой. Начала подкрашивать глаза и пользоваться духами с перечным ароматом, а лицо по-крысиному напрягалось, только когда он продолжал задавать глупейшие вопросы. Она приходила в новой шелковой блузке такого же фиалкового цвета, как ее глаза; и хотя верхняя пуговка бывала игриво расстегнута, к его коврику Яга не приближалась. Нет, она укладывалась на диван, уютно устраивалась под вязаным пледом, пила бокал за бокалом красное вино, а потом мчалась в Бронкс. Залезала в чулках на библиотечную стремянку и рассматривала книги на полках. С верхней ступеньки спрашивала, можно ли взять книгу почитать, а потом забывала ее унести. И каждый день у его стола росла стопка американской классики XIX века. Не без презрения, высмеивая себя, его, библиотеку, стремянку, исподволь глумясь над всеми человеческими мечтами и упованиями, она называла место, куда складывала эти книги, «мое место».
— Почему ты их не забираешь? — спросил Цукерман.
— Нет, только не великие романы! Для таких соблазнов я слишком стара. А почему ты вообще меня сюда пускаешь, в это святилище искусства? Я же не «интересный персонаж».
— Чем ты занималась в Варшаве?
— В Варшаве я занималась тем же, чем и здесь.
— Яга, может, сжалишься надо мной? Ответь прямо хоть на один дурацкий вопрос, а?
— Если ты ищешь, о ком интересном тебе бы написать, пожалуйста, пригласи какую-нибудь другую девушку из клиники Энтона. Они моложе, красивее, глупее, им будет лестно отвечать на твои дурацкие вопросы. Их жизнь богаче приключениями, чем моя, они с удовольствием тебе все расскажут. Ты будешь залезать им под юбки, а они — в твои книги. Если ты рассчитываешь на секс со мной, предупреждаю: меня это не интересует. Я ненавижу похоть. Она меня раздражает. Мне не нравятся запахи, не нравятся звуки. Пару раз с кем-нибудь — это даже приятно, ну а дальше — это общее похабство.
— Ты замужем?
— Замужем. У меня дочь тринадцати лет. Она живет с бабушкой в Варшаве. Теперь ты знаешь обо мне все.
— Чем занимается твой муж?
— Чем «занимается»? Он не графоман вроде тебя. Почему умный человек задает глупые вопросы о том, чем люди «занимаются»? Это потому, что ты американец, или потому, что графоман? Если ты пишешь книгу и надеешься, что мои ответы тебе помогут, не надейся. Я слишком скучная. Я — просто Яга, со своими взлетами и падениями. А если ты пытаешься написать книгу на основании полученных ответов, то это ты скучный.
— Я задаю вопросы, чтобы скоротать время. Так достаточно цинично, тебя устраивает?
— Я не разбираюсь в политике. Политика меня не интересует, я не хочу отвечать на вопросы о Польше. Мне плевать на Польшу. Пошло все оно к черту! Я приехала сюда, чтобы избавиться от этого, и буду признательна, если ты перестанешь донимать меня расспросами о прошлом.
Одним ветреным ноябрьским днем, когда в окна стучал то дождь, то град, а температура упала ниже нуля, Цукерман предложил Яге десять долларов на такси. Она швырнула в него деньги и ушла. Через несколько минут вернулась — по ее черному пальто уже стекали струйки воды.
— Когда ты хочешь снова меня увидеть?
— Это ты решай. Когда почувствуешь себя достаточно злой.
