Урод - [19]

Элина брела домой по одинокой улице, мысленно вдыхая аромат цветов и считая себя предательницей. Не всегда измена требует голого тела, порой достаточно и оголенной души, что чувствует уют вдали от дома. Ведь химия всегда побеждает над физикой?

Глава 5

А в самом деле: вот я теперь уж от себя задаю один праздный вопрос: что лучше — дешевое ли счастие или возвышенные страдания? Hу-ка, что лучше?

Ф.М. Достоевский «Записки из подполья»

Паутина невидимых трещин разевает пасть над шестилетним мальчиком. На его голове красуется праздничный колпак, в руках извивается ужом воздушный шарик.

Happy birthday.

Этой мыслью Алекса окутывает багровый рассвет. Его взгляд равнодушными бликами скользит по интерьеру комнаты, залитому алым светом кряхтящего утра. Снег в аду. Так бы он охарактеризовал этот день.

Утро лениво переворачивается с бока на бок, превращая небо в исполосованное кровавое месиво. Портрет его души. Мальчик в колпаке, заточенный в пыльную рамку, отправляется обратно в самый дальний ящик комода. Ящик, в котором он бережно хранил сломанные кости того мальчика, лелеял воспоминания, что плесенью ползали по ним.

Рамка с фото вернулась к детским рисункам, которые он когда-то решил оставил на память. Почему же тогда, много лет назад, когда он был подростком, никто не сказал, что живая память не приносит приятной ностальгии или радости? Она из раза в раз бьет наотмашь по лицу и затягивается дорогой сигарой, получая удовольствие от твоих мучений.

— Редкие моменты лирики, — пробормотал он и, отойдя к окну, зажег сигарету. — Молодость уже не поет и не танцует, а только харкает сажей.

Ему нравилось быть ублюдком, этаким богатеньким отморозком. И пусть никто никогда не узнает про труп мальчика, что мирно покоится в этом ящике. Странное свойство человека: чувствуя нескончаемую боль, мы делаем все, чтобы и остальные прочувствовали ее тоже. Делиться деньгами и радостью нам жалко, а вот боли можем отсыпать каждому, не скупясь.

В дверь раздался стук. Должно быть, прислуга. Подготовка к мероприятию.

— Пошли все вон. В дверь не стучать, пока я сам не выйду.

Призрак домработницы упорхнул тенью, которую он даже и не увидел. Он вообще уже давно не видел людей. Когда начинаешь разбираться в людях, хочется выжечь себе зрачки, лишь бы никогда их больше не видеть. Ежедневный цирк уродов.

И он был одним из них. Единственная фотография с дня рождения, когда оба родителя были с ним. Когда они оба тянули его за уши и отсчитывали его не такой уж большой возраст.

— Двадцать восемь, — произнес Алекс, выпуская последнюю затяжку и затушил сигарету о пепельницу.

Больше совместных фото у них не было. Только вечные ссоры, ругань, бросание зеленых купюр в лицо, обвинения в жадности. Они несколько лет делили имущество, каждую пылинку в доме, сам воздух отмеряли по молекулам. За это время единственный сын Саша вырос, но его делить никто не собирался. Он был ничейный.

Быть сиротой при живых родителей, которым просто не до тебя — милейшее чувство в мире. Тогда и он стал так относиться к людям: как к игрушкам, которые в любой момент можно обезглавить и на помойку.

За этими воспоминаниями последовало вскрытие нарыва, очередного гнойного очага. Тонкий альбом, не пестревший фото, раскрыл свои внутренности перед мужчиной. Фотографии в нем располагались через две страницы. Его пальцы слегка касались пустых страниц, болью скользили по ним подушечки пальцев. Это пустота его жизни. Иметь в своем распоряжении лучшие виды этого мира, самую передовую технику, штат прислуги… и не иметь повода запечатлеть и кадра в этой жизни.

Он и не заметил, как за окном перестала сочиться кровь из раненого ночного неба. Утро полностью расправило крылья и заполыхало огненной прохладой. Еще одно одинокое утро. Еще один день. Утешало только то, что день начался, а значит он обязательно закончится. Алый рассвет сменится густой чернотой, смесью ночи и тьмы, и он позволит себе забыться до следующего кровавого утра, которому не даст свести себя с ума.

Ключ звякнул в двери, выражая свое несогласие с тем, как грубо его засовывают в замочную скважину, оставляя синяки по всему телу, и дверь комнаты Алекса Янга захлопнулась. Комната, в которую он не впускал уборщиц, шлюх, друзей, родственников. Только своих монстров и демонов, что водили там беззвучные хороводы под дым элитных сигарет.

— Мистер Янг, — кивнул ему головой мужчина — организатор праздника. — Подготовка продвигается по плану. Скоро все будет готово.

— Ясно, — безразлично ответил он, ненавидя присутствовать на этих псевдосемейных торжествах.

У бабушки день рождения. Сколько ей исполняется, он не знал. Да и было, мягко говоря, по хрен. Ее он тоже не знал. Неудивительно. Женщина, вырастившая его отца, не может быть лучше самого отца. Вот в такой моральной кунсткамере проходили его будни, а когда он вырывался на свободу, не оставалось ничего, кроме эгоизма, похоти и жестокости к людям.

— И никакой Франкенштейн не остановит творение рук своих, — неожиданно для себя вслух сказал он и двинулся к двери, раскричавшейся трезвоном — кто-то пожаловал. — Димон! Римма, — притворился кавалером Алекс и поцеловал ее руку.