Уран. Роман-реконструкция - [27]

Отдаляющийся голос диктора сообщал, что похороны вождя назначены на девятое марта. Гроб с телом вождя собирались выставить в Колонном зале для прощания. Перечислялись имена членов правительства, участников почетного караула — Булганин, Маленков, Ворошилов, Молотов, Берия…

Деревянная лестница вела на чердак, Алексей поднялся, дернул ручку двери, обитой пыльным дерматином. Закрыто. Приемная Циммермана тоже оказалась заперта.

«Нет, померещилось», — решил про себя Воронцов, но заглянул еще в лаборантскую комнату. Там было пусто. Он вошел. От его шагов зазвенели склянки в стеклянном шкафу. Ключ от шкафа с фанерной биркой был оставлен в замке.

Повинуясь ирреальности происходящего, Алексей без всякого умысла и дальнейших намерений открыл стеклянную створку и выгреб сразу пять или шесть пузырьков с сигнатурой на латинице, наполненных белым порошком. Сунул добычу в карман широкой пижамы.

Он был абсолютно спокоен в эту минуту, но не смог бы ответить на вопрос, с какой целью совершает кражу, последствия которой могут причинить ему и другим людям серьезные неприятности. Жизнь вокруг него звучала сбивчиво и фальшиво, как расстроенный инструмент. Всё спуталось: смерть Сталина, томительный образ обнаженного тела в дверях, мучительный кашель, память о блаженстве, приносимом морфием, рыдания женщин и дрожащее лицо инвалида Ильина.

«Сталин-то, Сталин-то — а?» — с тем же еще недоверчивым чувством повторил про себя Воронцов и ощутил, как по лицу расплывается улыбка, совершенно неуместная в этих обстоятельствах.

Алексей спустился в столовую, съел тарелку теплой каши. Возвратившись в свою палату, лег на постель и мгновенно уснул, успев только сунуть украденные пузырьки в колючую мякоть через дыру в напернике подушки.

Тася долго мерзла на остановке, наконец подошел рейсовый таллинский автобус, как всегда до отказа набитый. Она втиснулась на заднюю площадку. Так и простояла до Нарвы на одной ноге, прижатая чужими сумками.

Обычно бабы-торговки, возвращаясь с рынков, перекрикивались, обсуждали покупки и цены, но сегодня автобус притих. На лицах читалась одна забота: что теперь будет, куда повернется привычная жизнь, неужто снова война? Всхлипывали девчата, ездившие в Таллин узнавать о поступлении в техникум. Беззвучно плакал сидящий у окна старик; слезы текли по морщинистому лицу, он вытирал их грязной клетчатой тряпицей. Молодой парень в кепке по мужской привычке облапил Таисию взглядом, но даже из этих самодовольных и бесстыдных глаз пронизывало сквозняком беды.

В коридорах госпиталя стоял знакомый Тасе запах пшенной каши, лекарств, прогорклого больного пота. Голоса звучали придушенно, как при покойнике. Однако из второго корпуса, где содержались заболевшие лагерники, донеслись пьяные крики и даже пение.

Знакомая сестра рассказала, что утром в женском отделении чуть не выбросилась из окна беременная, а две зэчки страшно подрались, переломав друг другу носы и головы. Она жаловалась, что ходячие больные толкаются весь день в приемном покое у радиоточки, пьют водку, мешая работать, а доктор Циммерман с утра уехал в горисполком, и пришлось отменить все операции.

Алексей лежал на кровати и смотрел в окно. Увидав Тасю, запахнул халат, поднялся. Она усадила его на кровать, придвинула стул, села рядом. Открыла завязки холщового мешочка.

— Передачку вам принесла. Тут козье молоко, полезно для легких. Сало, хлеб, печенье.

На лице Воронцова отразился ужас. Он схватил бутылку с молоком и начал совать ей в руки, громким шепотом упрекая:

— Вы с ума сошли, Тася. Не смейте, прекратите! Вы же у детей отняли!..

— Да что вы, Алексей Федорович, — Таисия сжала его исхудалые руки. — Это вам из профкома. Сам Гаков справлялся про ваше здоровье. Выписали талоны на доппаек, а я уж забрала.

— Все равно, не нужно, унесите. Отдайте ребятишкам. Вы видите, я почти здоров. Здесь прекрасное питание. Я даже растолстел.

Он закашлялся, сжатым кулаком ударил себя в грудь, словно за что-то в отместку. «Бедный, совсем как малое дите», — подумала Тася, глядя на беззащитные голые ключицы в вырезе пижамы.

Снова припомнилась ей несчастная страдалица леди Гамильтон со своим красавцем адмиралом. Подумалось, что образованным людям тяжелее нести горечь жизни из-за отсутствия привычки к этому с ранних лет.

— Знаю я, какое здесь питание. Одна каша да капуста. Нет уж, извольте всё принять и съесть.

Тася сходила в ординаторскую, принесла кипятка, развела горячим молоко. Заставила Воронцова выпить стакан.

Продукты, выложенные из холщовой сумки, вызвали внимание соседей по палате. «Ведь раздаст, упрямый. Может, и правда сало домой снести да приберечь, пока вернется из больницы? — подумала было Тася, но тут же рассердилась на себя за кулацкое рассуждение, а на Воронцова за равнодушие, даже будто неприязнь к ее заботе. — Его паек, пускай распоряжается, как пожелает. Нешто ты нянька ему».

У двери загудел знакомый голос, пролетел белый халат Циммермана. Увидав Тасю, доктор приостановился, завернул в палату.

— Ну что, товарищ Котёмкина, довольны нашей работой? Скоро поставим вашего инженера обратно в ряды советских строителей. А вы, Алексей Федорович, считайте, в рубашке родились, — доктор погладил Таисию по волосам, точно ребенка. — И вот эту женщину благодарите. По ее просьбе поехал за семь верст, обычно по ночам имею обыкновение спать.