Ураган. Книга 1. Потерянный рай - [315]

Через полчаса после ареста Ракоци он доложил о предательстве своему руководителю в штабе Туде. Человек сказал ему, чтобы домой он не ходил, сбрил бороду и залег на дно в одном из конспиративных домов недалеко от университета.

– Ничего не предпринимай до женского марша протеста во вторник. Присоединись к нему со своей ячейкой, как было запланировано, а на другой день отправляйся в Ковисс – это должно уберечь тебя на время.

– А что будет с Дмитрием Язерновым? – Ракоци он знал только под этим именем.

– Не переживай, мы вызволим его из рук этой мрази. Еще раз расскажи мне, как выглядел этот человек.

Ибрагим снова повторил ему то немногое, что запомнил про «зеленых повязок» и засаду. Потом спросил:

– Сколько человек поедут со мной в Ковисс?

– Тебя и еще двоих должно быть достаточно для одного вонючего муллы.

Это так, подумал он, только мне никто не нужен, скоро мой отец будет отомщен. Его руки сжались на винтовке М-16, которую он неделю назад украл из ружейного склада в Дошан-Тапехе.

– Свобода! – крикнул он и поспешил на проспект Рузвельта, чтобы присоединиться к первым рядам демонстрации; его друзья рассыпались в обе стороны.

В сотне шагов позади, окруженный тысячами демонстрантов, размахивавших руками и кричавших слова одобрения, медленно двигался открытый грузовик с молодыми людьми. Это были военнослужащие ВВС без военной формы. Среди них был Карим Пешади. Он рассматривал демонстранток, пытаясь отыскать среди них Шахразаду, но так и не увидел ее. Вместе с другими он был расквартирован в Дошан-Тапехе, где порядок и дисциплина почти перестали существовать, власть забрали в свои руки комитеты, отдавая приказы, которые сменялись противоположными им приказами, другие приказы приходили от верховного командования, подчинившегося премьер-министру Базаргану, третьи – от Революционного комитета, а иные – по радио, где время от времени выступал и устанавливал законы аятолла Хомейни.

Как и всем остальным пилотам и офицерам по всей стране, Кариму приказали явиться в комитет для перекрестного допроса по поводу его послужного списка, политических убеждений и связей в дореволюционный период. Послужной список у него был прекрасным, и он мог искренне поклясться, что поддерживал ислам, Хомейни и революцию. Но призрак отца незримо висел над ним, и он тщательно упрятал свое желание отомстить в самом сокровенном тайнике своего сердца. Пока его не трогали.

Позапрошлой ночью он попытался проникнуть на диспетчерскую вышку Дошан-Тапеха и разыскать там журнал разрешений на вылет, но его повернули обратно. Сегодня ночью он собирался попробовать еще раз – он поклялся себе, что доведет дело до конца. Я должен, думал он, Шахразада надеется на меня… О Шахразада, ты, кто придает моей жизни смысл, хотя для меня ты и запретна!

Он встревоженно разыскивал ее среди толпы, зная, что она где-то здесь. Вчера вечером он и группа его друзей слышали по радио яростное подстрекательское выступление аятоллы-фундаменталиста, осуждавшего женский марш протеста и требовавшего, чтобы правоверные провели ответные акции протеста. Это вызвало у него большую тревогу за Шахразаду, его сестер и родственниц, которые, как он знал, тоже выйдут на демонстрацию. Его друзья также тревожились за своих женщин. Поэтому сегодня утром они взяли этот грузовик и присоединились к протестующим. С оружием.

– Равные права для женщин! – кричал он. – Да здравствует демократия! Да здравствует ислам! Да здравствуют демократия, законность и исла… – Слова застыли у него в горле.

Впереди, перед потоком демонстранток, мужчины образовали плотный заслон, блокируя улицу. Женщины в передних рядах видели их злобу и поднятые кулаки и инстинктивно постарались замедлить ход, но не могли этого сделать. Напор тысяч человек сзади неудержимо нес их вперед.

– Почему эти мужчины так злы? – спросила Шахразада; ее радость улетучилась, напор сзади становился все сильнее.

– Они просто заблуждаются, деревенские жители в большинстве своем, – храбро сказала Намдже Ленгехи. – Они хотят, чтобы мы были их рабынями, рабынями, не бойтесь! Бог велик…

– Сомкните руки, – крикнула Зара, – им не остановить нас! Аллахххх-у акбаррр…

Среди мужчин, преградивших им путь, был человек, который в тюрьме Эвин отвел Джареда Бакравана на расстрел. Он узнал Шахразаду в передних рядах.

– Бог велик, – пробормотал он в экстазе; его слова утонули в криках, раздававшихся вокруг. – Аллах сделал меня своим орудием, чтобы отправить злого базаари в ад, а теперь Аллах предает мне в руки его блудницу-дочь.

Он, ликуя, пожирал ее глазами, представляя ее голой на тахте, распаленной, с гордо торчащими грудями, глазами, в которых плавала похоть, слышал, как она умоляла его, шевеля влажными губами: «Возьми меня, возьми меня, для тебя – без денег, дай мне его, весь целиком, быстрей, быстрей, наполни меня, растяни меня, для тебя – все, что хочешь, быстрей, быстрей… о Сатана, помоги мне высосать Бога из его члена…»

Он выхватил нож – в паху у него пульсировал торчащий член – и бросился на нее с криком «Бог велииик…». Его нападение было неожиданным, и он быстро преодолел пространство, отделявшее его от женщин, сбил с полдесятка из них с ног, пытаясь дотянуться до нее, но в возбуждении поскользнулся и упал, взмахнув рукой с ножом. Те, кого он ранил, пронзительно вопили. Он с трудом поднялся на ноги в толчее и опять протянул к ней руку, он видел только ее, ее широко раскрытые, полные ужаса глаза, нож в руке был готов распороть ей живот, всего три шага до нее, два, один… его голова наполнилась запахом ее духов, мерзкой вонью самого дьявола во плоти. Смертельный удар пошел, но так и не коснулся ее, и он понял, что Сатана поставил злого джинна на его пути. В груди вспыхнуло чудовищное жжение, глаза потеряли зрение, и он умер с именем Бога на устах.