Упрямый хутор - [7]

— Слышу. Достану тросы, товарищ лейтенант! — откозырял старшина. Для Дуни — постараемся!

— Глупости говоришь! Дуня тут ни при чем.

— Так я не про вас. Про себя говорю — постараюсь для Дуни.

— А, про себя!.. Ну, старайся…

Харитон Акимыч пришел уже в сумерки с бородатым Головенко, с Марфой Ивановной и Дуней.

— Попробуем вытащить ваш трактор, — сказал им Дорохин. — Приготовьте, что нужно, — камни, бревна. Вот старшина даст вам в помощь двух бойцов. Тягачи придут с полуночи. А женщин я не звал. Вам тут делать нечего. Тут будет жарко! Предупреждаю, товарищи колхозники, работать будете под огнем!

— Это что ж такое случилось? — спросил старик. — Третьего дни сами сомневались — нельзя, а нынче можно стало?

— Нельзя было, а нынче можно, вот и все, что могу вам сказать.

— Да нам-то и не к чему знать. Нам бы свое дело справить. Ну что ж, спасибо, товарищ лейтенант! Кузьма! Ту каменную загату разберем, что ли?

— А чем подвезете камень?

— Чем подвезем?..

— Забыл сказать связному, чтоб вы с подводой прибыли. Наши лошади в хозвзводе… А вот женщины пойдут к вам в хозяйство, пусть пришлют оттуда ваших лошадей. Идите домой. Этой ночью не разрешаю вам тут болтаться. До свиданья! Желаю успеха. Юрченко, командуй!

Отпустив людей, Дорохин засветил каганец, прилег, стал читать газету и заснул. Выдалось несколько тихих часов — никто не звонил из батальона и штаба полка, не тормошили связные… Проснулся он поздно ночью. Глянул на часы, покурил. Вышел из блиндажа, посмотрел туда, где в темноте чуть поблескивало на изгибе чистое плесо Миуса. Не видно и не слышно было ничего. Оставив в своем блиндаже за себя командира первого взвода, Дорохин вылез из окопа, пошел лугом к речке.

— Хорошо работаете, — сказал он старшине, столкнувшись с ним нос к носу у берега. — В окопах ничего не слышно.

В речке бесшумно возились дед, Головенко и один боец. Другой боец подавал им камни с берега.

— Ну, что там? — спросил Дорохин, подойдя к воде.

— Н-ничего, — дрожащим шепотом ответил старик. — Самое глубокое место вымостили. Т-теперь легче п-пойдет… По-после такого купанья бы п-по сто грамм, а то п-пропадешь…

Головенко исчез вдруг под водой, но тотчас же вынырнул, забарахтался.

— Тш-ш! Что ты? Хватай за руку!

— Яма, черт!

— Т-тонуть будешь — все одно не шуми. Н-нельзя!

Головенко выбрался на берег, голый, стал прыгать, — одна нога по колено на деревяшке, — размахивать руками, согреваясь.

— Заколел!

— С н-непривычки, — отозвался Харитон Акимыч. — Н-не рыбак. А я, б-бывало, чуть лед сойдет, в-вершки ставлю…

— Хорошо стоит, товарищ лейтенант. Не дюже засосало. Если с места сорвем — пойдет!

В стороне еще кто-то маячил. Дорохин пригнулся, увидел на фоне звездного неба женскую фигуру, подошел.

— Это кто? Дуня? Зачем вы здесь?

— Я на лошадях приехала, за ездового.

— Где же ваша повозка?

— В хуторе. Товарищ старшина забраковал — скрипит, стучит. Носилками носят камень.

— Я им еще четырех бойцов дал, товарищ лейтенант, — сказал старшина.

— Не нужна повозка? Ну и вам тут делать нечего… Ну, какого черта стоите? — чуть не в полный голос выругался Дорохин. — Думаете, мы такими уж бесчувственными стали на войне, что нам и девушку в братской могиле похоронить ничего не стоит?..

Дуня отошла.

— Погодите. Я вас проведу через окопы. Ну, работайте, — обернулся к старшине, — да скорее кончайте. В ноль пятнадцать всех лишних — назад в окопы! Тягачи я встречу в хуторе сам, укажу им проход…

Старшина, сняв пилотку, скребя затылок, долго глядел в ту сторону, где скрылись в темноте Дорохин и Дуня.

— Товарищ лейтенант! А может, я пойду тягачи встречать? — сказал он негромко, сделав несколько шагов вслед им. Но Дорохин уже не мог его услышать.

От луговой сырости, от молодой травы, от раннего апрельского первоцветья воздух был душный, пряный, хмельной. В камышах у берегов Миуса крякали дикие утки. Испуганно попискивали встревоженные выдрой кулички. На плесе била щука. В хуторе, в садах, заливались соловьи.

…Лошади были привязаны вожжами к сломанному сухому дереву на улице. Снарядом срезало начисто верхушку, остался только ствол, голый, без сучьев. Уставшие за день работы в борозде лошади, понурившись, дремали. То у той, то у другой вдруг подкашивалась нога в колене и морда чуть не касалась губами земли. В хуторе было тихо, безлюдно. Во дворах чернели развалины хат. Кое-где среди развалин торчали, как памятники на кладбище, уцелевшие дымоходы на печах. Сады цвели.

Дорохин с трудом распутал вожжи.

— Каким-то бабьим узлом завязано…

— Да это им тут не стоялось без меня, рвались, запутали.

— Куда им рваться!.. Ну, поедешь домой?

Подсадил девушку в повозку. Кинул ей конец вожжей, зашел наперед, поправил уздечки, выдернул у одной лошади из челки репей. Держась за грядку, пошел рядом. Лошади шли шагом.

За хутором, на развилке двух дорог, — одна дорога была широкая, накатанная, по ней ночами подвозили боеприпасы на передовую, другая узенькая, проселочная, — Дуня придержала лошадей.

— Мне домой — направо. Вот по этой дорожке, в балку. Домой… Когда мы теперь наш хутор заново отстроим?.. Харитон Акимыч говорил: у вас на Кубани нет ни матери, ни жены. Вам же все равно. Приезжайте после войны к нам жить, товарищ лейтенант!