Упрямый горизонт - [5]
А нам с тобой стоит задуматься: чем мы её украсим?
Собственной красотой? Собственной могучей осанкой? А может, собственной песней или делом собственных рук?
Птицам выбирать не приходится, они живут так, как им подсказывает природа. А нам труднее, мы должны выбирать.
Природа нам подсказывает, но мы стараемся жить без подсказки. Поэтому нам приходится выбирать.
И хорошо подумать, чтобы сделать правильный выбор.
Птички-чирички
Сидел я однажды у окна, смотрел, как птички-чирички резвятся на крышах, и завидовал.
И вдруг одна из них подлетает и говорит:
— Пошли резвиться! Усядемся на проводе, будем хвостиками вертеть.
— У меня нет хвостика, — говорю. — Так что не могу составить компании.
— Ну, хоть почирикаем, клювики почешем.
Да, почирикать — это бы хорошо! Почесать клювики — золотое дело!
— Нет у меня клювика…
Чиричка покачала головой. А потом говорит:
— Хочешь, я из тебя птичку сделаю?
— Насовсем бы мне не хотелось.
— Можно не насовсем. Ты сиди как сидишь, только мыслей у тебя не должно быть человеческих. Думай, как бы в луже поплескаться, стащить кусочек чего-нибудь… И вырастет у тебя хвостик и клювик для чириканья, и полетим мы с тобой резвиться по белу свету…
Я приготовился.
Представил, что сижу в луже, чирикаю и хвостиком верчу…
Только вот лужа в неподходящем месте: жильцы ноги промочат, простудятся, придётся им врача вызывать…
— Ты о чём думаешь? — покосилась на меня птичка-чиричка. — По глазам вижу, не птичьи у тебя размышления. Ну-ка, сначала давай!
Начал я сначала.
Представил, как сижу на проводе, а по проводу бежит ток…
Или не бежит?
Вчера, например, не бежал, целый вечер сидели без света…
— Опять ты думаешь не по-нашему! — рассердилась птичка-чиричка.
Так и не удалось мне с ней порезвиться. Ни почесать клювики, ни хвостиками повертеть.
Оказывается, чтобы так чирикать, нужно не только хвостик да клювик иметь, но и мысли специальные — для чириканья.
Молчит ли тот, кто молчит
Почему бабочка молчит?
Её клюют, а она молчит.
Шмель небось не смолчит, он непременно что-нибудь прожужжит, прежде чем его клюнут. И муха, на что уж маленькая, а тоже найдёт, что прожужжать.
А бабочка такая большая — и молчит.
Всем молчит.
Между прочим, насекомые разговаривают крыльями. Когда они машут крыльями, колеблется воздух, а ведь звук и есть колебание воздуха. Чем чаще колебания, тем тоньше звук: у комара звук тоненький, у шмеля грубее. Шмель не умеет так быстро махать крыльями, как комар.
Обрати внимание: ни у кого из насекомых нет таких больших и красивых крыльев, как у бабочки.
И такими крыльями — молчать?
Нельзя молчать. И бабочка не молчит. Она разговаривает, и к тому же басом. Причём таким басом, какого нам никогда не услыхать, потому что наши уши для него не приспособлены. Наши уши воспринимают не меньше шестнадцати колебаний в секунду, а бабочка делает лишь двенадцать взмахов. Колеблет воздух в секунду двенадцать раз.
Поэтому всем кажется, что бабочка молчит. И птицам, когда они клюют бабочку, кажется, что она против этого не возражает.
Но она возражает. Она им такое басит! У птиц, наверное, сразу испортился бы аппетит, если б они хоть раз услышали бабочку.
А как они услышат? Они начинают слышать лишь со ста колебаний в секунду, меньше ста не воспринимает их слух.
Поэтому птицы не слышат ни бабочек, ни жуков, ни стрекоз, у них уши устроены так, чтобы не слышать тех, кого им клевать приходится.
Календарь
Для Календаря наступила осень… Вообще-то осень у него всю жизнь, потому что круглый год с него опадают листки, но когда листков остаётся всего лишь треть, тут уже настоящая осень…
Задумался Календарь обо всех этих делах, и тут его окликнула незнакомая компания. Тридцать Второе Октября, Восьмой День Недели и Двадцать Пятый Час Суток сидели у обочины времени, не зная, чем бы заняться.
— Эге, папаша, неважно ты выглядишь! — крикнули они Календарю. — Смотри, доконает тебя эта осень.
— Доконает, — вздохнул Календарь.
— Да ты присаживайся, чего стоишь?
— Надо идти. Нет времени.
— Это у тебя-то нет времени? — рассмеялся Восьмой День Недели. — А что ж нам тогда говорить? На нашу долю и вовсе времени не досталось.
— Да, — проворчал Двадцать Пятый Час, — ночей не спишь, стараешься попасть в ногу со временем — никак не удаётся. Дождёшься двадцати четырёх часов, только попробуешь приткнуться — глядь — уже час ночи.
— Или первое ноября — сразу после тридцать первого, — вставило Тридцать Второе Октября.
— А я как измучился с этими воскресеньями и понедельниками! Держатся друг за дружку, словно их кто-то связал. — Восьмой День Недели с укором посмотрел на Календарь. — Вот оно как, отец, нет у тебя порядка.
— Нет порядка? — обиделся Календарь. — Я за порядком лично слежу, у меня каждый день на учёте.
— А толку-то от этих дней! Каждый из них отбирает у тебя день жизни. Взял бы ты лучше нас — мы бы у тебя ни минутки не тронули.
— Это как же? — не понял Календарь.
— А так. — Восьмой День Недели подмигнул Тридцать Второму Октября. — У нас бы время не двигалось, на месте стояло. Живи себе, не думай о завтрашнем дне.
— И всё время ночь, — сладко зевнул Двадцать Пятый Час. — Спи себе, знай, посапывай.
