Упрямец. Сын двух отцов. Соперники. Окуз Годек - [52]

Приезжих встречали, на перроне шумел, суетился народ. Готчак минут десять стоял возле вагона, оглядывался кругом, а затем взял вещички и зашагал к выходу в город. Толпа рассеялась и стало уже ясно, его никто не встречал. Неужто поезд шел быстрей телеграммы, смущенно подумал он, и, спустившись по ступенькам, стал искать на площади машину.

…Позади ужасная днепровская переправа, утомительный и опасный рейд к Днестру и дальше, а там — новая переправа, где ему здорово не повезло: на правом берегу Буга, в удачном стремительном наступлении, его ранило осколком снаряда. Позади — госпиталь в скучном заволжском городке, перед ним в получасе ходьбы по ашхабадским улицам — родной дом.

Машины на площади не попалось, но груз фронтовика не тяжел, и он с вокзала шел пешком. Тут ясно, где свернуть направо, где прямиком миновать аллею, сокращая расстояние и время. Деревья по-осеннему пахнут пересохшим листом и пылью, и все это свое, знакомое, а вон и высокий забор, дом, до него дошел бы он с завязанными глазами. Слоено не веря в счастье возвращения и предстоящей встречи, Готчак прочитал в свете электрической лампочки название улицы, номер дома и тихо постучал в окно.

Он улыбался, счастливый от предстоящей встречи, и ему вдруг стало жалко в такой поздний час будить Гулялек. Постучал еще раз. За стеклом никакого движения. Тогда Готчак шагнул к другому окну, постучал громче, приложил ухо к стеклу и прошептал в недоумении: «Раньше она чутко спала». Забарабанил еще сильней — и опять толку никакого, и тут он заключил и даже выговорил вслух, обращаясь к темному окну перед собой:

— Понятно! Я зря стучу, когда ты ушла к матери. И правильно сделала. В этакую темень одной… одной тебе… жутковато. Ты ушла рано, прямо с работы, потому и не получила телеграммы.

Теща отозвалась тотчас, едва он прикоснулся к косяку. Окликнула из-за двери:

— Кто там?

— Я, Готчак, — сказал он и мигом зажегся свет и дверь перед ним распахнулась настежь.

— Вай, Готчак! Слава богу!.. Вот ты и приехал! — переполошилась теща, обнимая его и сияя от радости. — Когда же ты, сынок мой, приехал?

— Сейчас только.

— И — к нам?

— Нет, сперва заглянул к себе домой, но Гулялек там будто нет, — отвечал он неуверенно.

— Вай, Готчак-джан, ты и не знаешь: она ведь в эти дни проживает в доме Окуза, — простодушно объяснила теща, забыв впопыхах предложить приезжему раздеться или хотя бы сесть с дороги.

Они стояли в коридоре под лампочкой. Готчак только чемоданчик опустил на пол и даже вещевого мешка с плеч не снял. Он глядел на женщину вопрошающим взглядом, а та рассказывала:

— Как-то Окуз сам ко мне явился, чего-то приволок, — он нам частенько продукты носит, — а в тот раз явился будто за советом. Гулялек совсем молоденькая, не годится ей одной жить в отдельной квартире, как бы, мол, беды не накликать! Пусть уж лучше, дескать, живет в его доме. Готчак, говорит, велел присматривать и оставил ее на мое попечение. Вот так, в его доме…

— Не пойму?.. Она сейчас в ауле? — нетерпеливо перебил Готчак.

— Нет же, нет, в городе, — отвечала теща. — Я предупреждала Окуза: неловко, неприлично это. Если дочка одна боится, пусть к нам идет, места хватит, да он, верно, подговаривал ее. От работы все отговаривал ее.

Готчак не мог слушать далее и остановил ее, пробурчал отрывисто:

— Понятно. Все понятно!..

— А она прибегала, кажется, вчера, да нет, сегодня утром. Невеселая!.. Стыдится и только твердит: «Если Окуз не перевезет сюда Алтынджемал и детей, как обещал, я завтра же перейду к вам. У него не останусь, к нему зря и пошла, а дома одной боязно и тоска мучит. Можно, говорит, совсем заболеть от тоски». — Да ты разденься, садись, — спохватилась, наконец, теща. — Садись, посиди, а я чай поставлю и за ней схожу.

— Нет, что вы! Спасибо! Пожалуйста, не трудитесь и время уже за полночь, — запротестовал Готчак. — Спасибо! Я сам ее найду, если уж так…

Час был действительно поздний, когда Готчак добрел до Окузовой квартиры, и он крайне был удивлен, еще издали увидев в окнах за ставнями свет. «Верно, не спит еще кто-то», — подумал он, взошел на невысокое крыльцо и только поднял руку, чтоб постучаться, мигом отдернул ее и замер, затаив дыхание. До его слуха доносился непонятный шум, словно за дверью люди гонялись друг за другом. И два голоса хорошо знакомые. Топот в комнате еще более усилился. Вдруг Гулялек вскричала:

— Окуз!..

Сиплый голос Окуза отозвался мгновенно и кое-что можно было разобрать.

— Милая Гулялек, я Окуз… я… я… — доносились с той стороны еле внятные всхлипы и, судя по шуму, опять возникшему там, Окуз преследовал Гулялек, а она оборонялась. Крикнула громче с отчаянной какой-то решимостью:

— Убирайся! Уйди, урод проклятый! Вот каким другом моего мужа ты оказался! Еще сестрой осмеливаешься меня называть!.. Не подходи, страшилище! Уйди!..

— Не уйду — пропел диким сладострастным тенором Окуз и, кажется, опять топот и беготня начались, но Готчак не слушал, стучал во всю мочь в двери и толкал ее плечом.

— Откройте! Пустите!

Голоса там утихли, но ему не отпирали. Он попробовал высадить дверь, она не поддавалась. Из комнаты донесся душераздирающий вопль Гулялек. Тогда Готчак забарабанил кулаками с такой яростью, что там услышали и кто-то приблизился к двери.