«Упрямец» и другие рассказы - [105]

— Аааа-хаааа!.. Аааа-хаааа!..

Не легче было и днем.

Все эти насмешки над моим торжественным зароком вконец подорвали не только уважение к законам по охране лесов, но и мой личный авторитет. Каждый при встрече ухмыляется и пристает со всякими намеками, советами да шуточками. А пуще всех те, кому прежде принадлежали эти леса. Некоторые из них, Дико Джамбазов например, до национализации имели по двести — триста декаров лесных угодий, по которым не только они сами, но и внуки их будут слезы лить, потому что бациллы классовой ненависти определенно передаются по наследству и живут куда дольше туберкулезных палочек.

Встречает меня как-то Дико, улыбается, старый кочан:

— Ну как, Алекси? Держишь еще свое слово? Держи, братец, держи! А то ведь ваши коммунисты больно строгие: ни отца, ни матери не признают — только свою партию! Возьмут да исключат тебя, за милую душу исключат! А знаешь, что такое — исключенный из партии? Его положение похуже нашего — бывших трудовых капиталистов.

Дико называл себя «трудовым капиталистом» потому, что, по его словам, нажил свое богатство — и обе мельницы, и хутор, и конторы в Софии, — не гнушаясь самой черной работой.

Он уж по крайней мере куда лучше, чем наш Размазня, председатель, видел, что́ происходит с лесом, и не зря советовал мне не трогать порубщиков: хоть он и надеялся, что американцы возвратят ему его владения, Дико сдох бы от радости, если б услышал, что все наши зеленые дубравы, включая даже и его леса, истреблены до последнего деревца. Пусть им, «трудовым капиталистам», не достанется, но и народу чтоб ни сучка не осталось!

А вообще эти господа ведут себя очень осторожно. Сами никогда никаких нарушений себе не позволит. Для этого у них есть подручные, которых они раньше подкармливали крохами со своего барского стола.

Такие, как, например, Борка.

Понадобятся кому-либо бревна, колья для виноградных лоз или прутья для овечьих загонов — Борка тут как тут. За две-три стопки ракии он, хватило б только времени и сил, весь лес перетащил бы во дворы чорбаджиев.

Топор у него был с коротким топорищем, острый, как бритва. Прятал он этот топор в широких своих шароварах и, чтоб не порезаться, сшил специальный чехол из двух старых подошв с завязками. Этим топором Борке никогда не приходилось бить дважды по одному и тому же месту. Удар слева, удар справа — и конец! Чистая работа.

А ведь была у него, шалопая, хорошая специальность — каменщиком был, но делом занимался от случая к случаю, и все, что, бывало, заработает, тут же пропьет. Чтобы оградить детей, жена ушла от него и переехала на постоянное житье в помещение кооператива. Правление выделило ей комнату, так как считалась она лучшей дояркой. Борка сунулся было туда попромышлять насчет харчей, но коровницы выпроводили его ведрами да лопатами. Все-таки жена продолжала стирать ему бельишко, а то он вовсе бы запаршивел.

В первый месяц моей службы, пока он еще не раскусил, кто я и что из себя представляю, Борка развернул рубку вовсю. Снюхался с бывшим шофером Дико Джамбазова, и наладились они воровать лес и вывозить его на грузовике. Нарубит Борка в подходящем месте отборного строительного лесу, спустит по крутому склону поближе к шоссе, и ночью, в условленный час, грузят в машину.

Накрыл я их только на третий раз. Но запоздал, грузовик уже трогался с места. Загородил я им дорогу, встал перед самыми фарами, но шофер дал газу и поехал прямо на меня. Не перепрыгни я единым духом за канавку, там бы мне и конец. Уйти от фашистских пуль — и чтоб раздавила меня машина советской марки, да еще доверху груженная лично мне вверенным лесом!

Шофер от меня удрал, а вот Борке не удалось, потому что бегаю я побыстрей его…

Ни он, ни я никому не сказали о том, что произошло между нами в ту ночь. Но после того как он поднялся с постели, Борка навсегда забыл дорогу к лесу. Целых три года с тех пор мы самым любезным образом здоровались с ним при встрече.

Наверно, и дальше все шло бы так же спокойно и мирно, если б не эти шуточки и остроты вокруг моего партийного слова. Что ни день, докладывали мне и подпаски, и косцы, и любители собирать грибы и целебные травы, что встречали они Борку в самых различных концах леса, где делать ему было вовсе нечего.

Тричко — полевой сторож — даже предостерег его: «Смотри, мол, не вздумай снова за старое приняться!» А тот только осклабил волчьи свои клыки:

— Подумаешь, великое дело! Даже коли я случайно что и стащу и Алекси меня застукает — пускай акт составляет! Не на тысячу, а хоть на две пусть штрафует, так мне, дураку, и надо!

И этот издевался надо мной. Он так легко бросался тысячами, потому что знал, что ни гроша не заплатит.

Да вот и Нино прибежал сообщить мне, что своими глазами видел, как Борка тащил две вязки молодых липок к какому-то цыганскому шатру.

Впечатлительного поэта так и трясло от контрабандистской зависти.

— Бандит! Закоренелый бандит! Подтащит одну вязку, бросит и возвращается за второй. Я следил за ним, до самого шатра дошел, но не окликнул, чтоб не знал он, кто тебе про него сказал. Пусть, думаю, совершит до конца свое черное дело, а уж Алекси его проучит!