Управление под микроскопом - [40]

Они заключают договор, по которому, в случае просрочки платежа, Шейлок имеет право вырезать из Антонио фунт мяса.

Естественно, вернуть долг вовремя Антонио не успевает, и Шейлок требует штрафных санкций согласно договору.

Ситуация сложная, и местный «мэр», Дож Венеции, зовет на помощь известного юриста. Т.к. сам боится принять решение — с одной стороны, закон есть закон, и Шейлок по договору имеет право вырезать мясо.

Если создать прецедент нарушения закона, то еще неизвестно, какие это будет иметь последствия для такого непростого города как Венеция, где много иностранцев, и удалось создать право обычая подчиняться суду и соблюдать закон…

Для России, конечно, ситуация не очень актуальная в этом смысле, но теоретически мы ведь можем представить себе город-государство, где закон превыше всего… Вот давайте представим — и тогда сложность ситуации станет более очевидной…

(Мои комментарии будут идти сразу «по тексту»).

АКТ IV

СЦЕНА 1

ВЕНЕЦИЯ. ЗАЛ СУДА

Входят Дож, сенаторы, Антонио, Бассанио, Грациано, Салерио и другие.

Дож

Пришел Антонио?

Антонио

Я, ваша светлость, здесь.

Дож

Мне жаль тебя. Противник твой — что камень.

Бесчеловечный это негодяй,

На жалость не способный и лишенный

И драхмы милосердия.

Дож превращается «в пустую лодку». Он закрепляет за Шейлоком роль негодяя, но (обратите дальше внимание) нигде ни разу не дает даже надежды на то, что решение зависит от него, а не от закона. Да, Дожу жаль Антонио, и он плохо относится к Шейлоку, но сделать при этом Дож ничего не может. Он будет стараться найти законный выход, все сделает для Антонио — но технология такова, что от Дожа результат не зависит. А только от самой технологии. От закона. Он не может не исполнить закон, не наказать виновного по закону. Хотя «по жизни» Антонио «хороший», а Шейлок «плохой».

Каждый руководитель должен научиться этому — превращаться в «пустую лодку», жалеть и сопереживать подчиненному, пытаться ему помочь, и при этом наказывать его за поступок, когда технология велит наказывать. Иначе ни одна система наказаний не будет работать как система.

Антонио

Я слышал,

Что вы весьма старались, ваша светлость,

Его смягчить. Но так как он уперся

И оградить от подлости его

Меня законные не могут средства,

Но я смиренье противопоставлю

Его свирепости и претерплю

Спокойно ярость моего тирана.

Антонио благодарен Дожу за сопереживание, но тоже прекрасно знает, что закон есть закон. И Антонио выбирает роль жертвы, которого обижает подлый тиран. В данной ситуации, видимо, это самый выгодный для Антонио вариант ролевого распределения.

Ему повезло, что все изначально плохо относятся к евреям, и даже такой необычный договор интерпретируют однозначно — просто как подлость и свирепость Шейлока.

А про самонадеянность Антонио, когда он согласился на такой договор; а про предысторию, которая вынудила Шейлока на такой договор (не станет же человек, дорожащий деньгами, просто так, из подлости, вместо денег требовать мяса человека…) — ни слова.

А ведь Антонио в данной ситуации не только жертва, но и пожинающий плоды своих решений самонадеянный гордец. Но пока что эту роль ему никто не предлагает.

Можно предположить, конечно, что эту роль имеет в виду сам Антонио, выражая свою готовность быть смиренным — что злиться на Шейлока, когда сам несешь ответственность за свои решения. Никто не заставлял подписывать такой договор.

Другое дело, что Шейлок при обсуждении условий чуток манипулировал, но это было слишком явно, чтобы успешный купец не разглядел… Поэтому Антонио если и жертва, то только своей самонадеянности.

Дож

Пусть кто-нибудь еврея позовет.

Ну здесь все очевидно — для Дожа Шейлок в простой и понятной роли: еврей.

Если ко всем другим он обращается по именам, то здесь нет личности, нет конкретного человека. Просто — еврей, один из них. Все равно кто именно. Они все заменяемы. А это этика войны. Изначально пользуясь военной этикой, стоит ли удивляться, когда в ответ получаешь военные действия?

Салерио

Он у дверей. Вот он идет, синьор.

Входит Шейлок.

Дож

Посторонитесь. Пусть пред нами станет.

Все, Шейлок, полагают, как и я,

Что ты решил носить личину злости

Лишь до последнего мгновенья, чтобы

Нас добротою поразить затем

Еще сильнее, чем притворным зверством:

Не только позабыть о неустойке —

О фунте мяса бедного купца, —

Но вполовину и о самом долге,

Из чувства человечности, любви

И состраданья, вспомнив о несчастьях,

Обрушившихся на него недавно,

Сваливших короля среди купцов,

Способных вызвать жалость даже в людях,

Чья грудь — как бронза, сердце — как скала, —

В неумолимых турках и татарах,

Не ведающих доброты и ласки.

Мы ждем отрадного ответа, Шейлок.

С одной стороны, Дож пытается показать Шейлоку «дорогу к жизни»: мол, ты специально кажешься злым, чтобы потом сделать доброе дело — забыть о неустойке и простить половину долга. Проявить жалость.

Но с другой стороны, Дож тем самым помещает Шейлока в «местность смерти». Ведь если Шейлок отступит, то тем самым признает, что был неправ изначально. Что он заключил договор, который не мог бы выполнить. Что он настоял на суде не для решения дела, а для демонстрации своей «человечности»… Что он не деловой человек, а шоу-мен…