Управление - [187]

Если ты получала мои предыдущие письма, то знаешь, что с Америкой ничего не вышло. Американская миграционная служба невероятно строгая; они говорят, что Америка не может принять евреев со всего мира, поэтому они почти никого не впускают. Папа постоянно пытается получить для нас визу, и наши родственники в Нью-Йорке (я до сих пор не понимаю, кем мы друг другу приходимся: дальний кузен моего отца или что-то в этом роде) пытаются нам в этом помочь, но это длится уже почти два года, и в общем-то уже никто не верит, что что-нибудь получится.

Так что мы все еще живем здесь. Иногда мне снится – мы находимся в нашем старом доме, но потом я просыпаюсь на раскладном диване в гостиной, слышу, как родители сопят в другой комнате и капает ужасный душ, и ненавижу, что нам приходится мыть посуду в крошечной ванной. При этом у нас все хорошо по сравнению с другими, кому тоже пришлось бежать из Германии; некоторым семьям с несколькими детьми приходится ютиться в одной-единственной комнате!

Кроме того, хозяева нашей квартиры, Мейеры, очень добрые; мы по-прежнему хорошо с ними уживаемся. У них есть магазин на первом этаже, где они собирают и продают компьютеры, особенно торговцам, которым нужны электрические кассовые аппараты, платежные станции и т. д., потому что здесь, в Нидерландах, скоро тоже будут отменены наличные деньги, как и в Германии. Герр Мейер говорит, что из-за этого у него больше клиентов, чем он может обслужить; он нанял еще двух наборщиц программ и иногда спрашивает меня, не хочу ли я тоже научиться программировать. Я еще не знаю, может быть, еще займусь этим.

Пока что мне и в школе дел хватает. Я уже довольно хорошо говорю по-голландски. Но до сих пор с ужасом вспоминаю, как сидела за партой и целыми днями ничего не понимала, и думаю, что если мы все-таки уедем в Америку, то там будет точно так же.

Больше всего мне не хватает лучшей подруги. В школе к нам, беженцам, не очень хорошо относятся; многие нидерландцы тоже не хотят иметь никаких дел с евреями. И здесь, в еврейском квартале, мы тоже посторонние, потому что не исповедуем еврейскую религию, не ходим в синагогу и так далее. Папа также против того, чтобы мы так делали просто потому, что требуется; религия, по его словам, является вещью между человеком и Богом, и нельзя допускать, чтобы ее навязывали окружающие. Я, честно говоря, даже не знаю, верю ли я вообще в Бога; во всяком случае, я не чувствую, что он вообще заботится о нас. На самом деле я чувствую себя одиноко и часто испытываю тоску по дому в Веймаре. Я много читаю, книги на голландском языке, хоть мне все еще трудно, но, по крайней мере, так я чем-то занята.

Теперь я надеюсь, что это письмо дойдет до тебя, а до меня дойдет твой ответ. Я была бы ТАК!!! рада услышать о тебе и узнать, как у тебя дела.

С большим приветом,

твоя старая подруга Рут

P. S.: Герр Мейер предложил написать тебе электронное письмо, у него есть доступ к глобальной сети. Но у меня нет адреса твоей электронной почты! Если он у тебя есть (у твоего отца наверняка должен быть), дай мне знать; тогда мы могли бы много писать друг другу!!!

Хелена стояла с письмом в руке и не могла поверить. Сколько лет письму? Больше семи. Им обеим было по четырнадцать, когда Рут его написала, а потом…

Она повернулась к матери, которая молча сидела в постели и смотрела на нее широко раскрытыми глазами.

– Это письмо, – сказала Хелена и подняла листок с конвертом. – Как оно попало под твой бельевой комод?

– Хм-м, – робко протянула мать. – Должно быть, незаметно туда проскользнуло.

– Письмо адресовано мне! Что оно вообще делает здесь, в твоей комнате?

Мать откашлялась, казалось, она цепляется за пустой стакан в руке.

– Видишь ли, дорогая… в то время, когда это произошло с твоей подругой… Рут… мы с твоим отцом подумали, что тебе будет легче преодолеть разлуку, если она произойдет быстро и окончательно. Если бы вы обменивались письмами – это бы только излишне затянуло боль. И не изменило ситуацию…

– Вы скрывали письма, – констатировала Хелена очевидное, неслыханное, чудовищный обман. – Вы скрывали адресованные мне письма от Рут.

– Да, – призналась мать. – Так… Мы думали, что так будет лучше.

Хелена почувствовала, что ей не хватает воздуха.

– Рут была моей лучшей подругой. Мы всем делились друг с другом. Потом ей пришлось бежать, а вы заставили меня поверить, что она обо мне забыла. Что это она прервала контакт!

Мать молчала, крепко сжав губы. Она лежала на своих белоснежных простынях и толстых подушках как загнанный зверь и молчала.

– Моя лучшая подруга все это время была в Амстердаме, а не в Нью-Йорке. Возможно, она все еще была там, когда… – Хелена остановилась, не в силах произнести это. Вспомнила о том страшном дне в ведомстве, снова увидела, как Гиммлер вытащил телефон, свой золотой телефон с цветным экраном, чтобы отдавать приказы эсэсовцам в Амстердаме, приказы, которые привели к тому, что в укрытиях были обнаружены и арестованы семьи Франк и Пилс.

Возможно, с Рут произошло то же самое.

Даже наверняка.

Наверняка Рут и ее семью тоже отправили в один из лагерей.

И она, Хелена Боденкамп, так или иначе имела к этому отношение.