Употреблено - [22]
– А теперь mit Blitzlicht[8].
Светодиоды на задней глянцевой панели айфона вспыхнули, окатив кончик его пениса потоком холодного голубого света цветовой температуры 5400 кельвинов. Ничего не почувствовав, Натан даже удивился. Наоми поднесла телефон к его лицу.
– Видишь, если снимать макро, вспышка не такая яркая. Отличная экспозиция, естественная цветопередача, и хозяйство твое вроде бы не оторвало.
Теперь она сама посмотрела на снимок и, восхищенная его безжалостной четкостью, яркостью, поцеловала экран, оставив на нем следы спермы. Товарный фетишизм чистой воды.
Натан перевернулся, лег на Наоми сверху, стал рассматривать фотографии поверх ее плеча. Ему вспомнился снимок с галапагосскими игуанами, совокупляющимися на залитом солнцем камне. Наоми указательным пальцем листала фотографии туда-сюда, но ноготок ее не постукивал привычно по экранчику, – со вспышкой и без, макро, микро – как она успела столько нащелкать? И даже несколько общих планов – с мошонкой.
– Не по себе мне от этого, Оми. Какой-то экзистенциальный дискомфорт.
Она принялась обрабатывать снимки – “состаривать”: вот так симпатично выглядел бы его член, снятый “Инстаматиком” в шестидесятые, а вот так – “Полароидом” в восьмидесятые.
– Красиво говоришь, Натан. А что тебе не нравится? По-моему, чудесно. И, кстати, можешь забирать свой распрекрасный макрообъектив. Мне он больше не понадобится.
– Это самое страшное, что я от тебя слышал.
Он уткнулся Наоми в шею, зарылся носом в ее волосы, засопел жалобно, горестно. И обратился к ее пряному затылку.
– А дальше ты скажешь: можешь забирать свой распрекрасный член, мне он больше не понадобится.
Наоми бросила телефон на подушку, перевернулась на спину, не вылезая из-под Натана, теперь они были лицом к лицу. На этот раз в его памяти промелькнул кадр из французского фильма пятидесятых, где двое совокупляются на пляже в Сан-Тропе.
– Беспокойный ты какой-то. А беспокоиться не о чем.
– Ты говоришь по-немецки. С каких это пор?
– С тех пор как прочитала Аростеги.
– Почему не по-французски?
– Маркс был немцем. Das Kapital. Они его цитируют. Переводят.
– Blitzlicht – это тоже из Маркса? Он увлекался фотосъемкой?
– Он был разносторонним человеком. Латеральным мыслителем.
– Маркс, значит, заставил твоего француза убить и съесть свою жену.
– Ну не заставил, может быть. Побудил. Вдохновил. Так я поняла из книг.
– А, это другое дело. Читаешь ты, прямо скажем, нечасто. Книги, я имею в виду.
Наоми попробовала сбросить его, но Натан обмяк, сделался тяжелым, как та игуана. Наоми приходилось дышать с ним в унисон.
– А где твой “Блэкберри”?
– Мне трудно дышать.
– Мне тоже. Так где?
Наоми взяла Натана за волосы, потянула, и он скатился с нее.
– А я сам тебе скажу – теперь у тебя появилась новая экзотическая игрушка, и ты забыла свой коммуникатор, служивший тебе верой и правдой, своего старого друга, почти любовника, на котором можно было набирать с длинными ногтями. – Натан накинулся на левую руку Наоми, растопырил ей пальцы, принялся поглаживать кончики обрезанных ногтей. – И ногти, с тех пор как мы знакомы, ты впервые обрезала, и вовсе не ради “Последнего танго в Схипхоле”. А чтоб заниматься сенсорным сексом с айфоном. – Он отбросил ее руку, и Наоми от греха подальше спрятала ее себе под бедро. – И насчет того, чтоб отказаться от “Никона”, ты тоже не шутишь. А мы ведь только этот бренд признавали – не “Сони”, не “Кэнон”, это был наш вызов, наш знак профессионализма, наш фетиш. А теперь ты променяла его на модный, попсовый айфон с камерой восемь мегапикселей, эффектом желе, без отражения вспышки. Ты и меня бросишь, улетишь в Токио, свяжешься с этим философом, французским греком, а он потом убьет тебя, отрежет твои груди и съест. И снимет твой труп на твой айфон.
– Ну и гадость! Надо же такое сказать! – Наоми лягнула его двумя ногами, как лежащая на спине кошка. – Никогда еще ты не был таким злым.
Она спрыгнула с кровати, схватила айфон с подушки и принялась один за другим удалять фотопортреты пениса, яростно ударяя подушечкой пальца с коротко обрезанным ногтем по значку корзины и напевая: “Член Натана: стереть, стереть, стереть…”
Но член, само собой, так просто не сотрешь, и Натанов в скором времени уютно устроился внутри Наоми. Однажды, открыв то, что позже назовет тематическим сексом, Натан приятно удивился. Фантастическое, головокружительное ощущение – все равно что заниматься любовью в небезызвестном тематическом номере одного из лас-вегасских отелей (по крайней мере, думая об этом легендарном месте, молодой человек воображал нечто подобное), – а впервые Натан испытал его после просмотра “Мятежа на «Баунти»” (с Брандо), он спал тогда с Шейлой Дамс – темноволосая, темноглазая девушка смотрелась весьма органично в комнате с таитянским колоритом: плеск волн, барабаны, пахнущие мускусом груди, прилипшая к бедрам трава… С Шейлой он будто погружался под воду – было так жарко, так влажно, дул бриз, стучали барабаны, и впервые на своих обнаженных ягодицах чувствовал Натан дыхание Востока. А потом девушка вскочила, пошла в ванную пописать и, наверное, подмыться, как они делали тогда, вернулась сияющая и сказала: на мгновение мне показалось, что ты – Брандо, что на тебе белые бриджи и туфли с пряжками и мы под водой. С Наоми ничего подобного Натану переживать не доводилось. Похоже, от него она впервые услышала о тематическом сексе. Зато ей известна другая разновидность безумного секса, призналась Наоми, имея в виду свои ссоры с матерью и сестрой, когда страсти накалялись до того, что участники испытывали нечто похожее на оргазм. Натан не мог в это поверить, но Наоми клялась: так оно и было. Может, о своих темах она просто молчит? Спит с ним, а представляет себе, скажем, секс со знаменитостью, какой-нибудь юной рок-звездой мужского или женского пола, и не признается в этом? Иногда забавы ради Наоми пыталась угадать, какой сюжет на этот раз вообразил Натан, но тот обычно стремился замять разговор, уйти от ответа, утаить, Наоми ведь тоже считала некоторые свои эротические переживания делом сугубо личным, а Натана это бесило, ему хотелось вторгнуться в каждый закоулок ее души и тела, осквернить его, завладеть им, присвоить. На этот раз темой была, конечно, Дуня – Дуня, хирургия, увечье как нечто возбуждающее, – и Натан вовсе не желал, чтобы ее угадывали, тем более наложение образов Наоми и Дуни его смутило, уж слишком специфический получился эффект. Итак, Натан вообразил себя хирургом-венгром, который вживляет в груди Наоми радиоактивные гранулы – держит их зубами и вталкивает, вжимает в ее плоть. Затем вместо ее грудей появились Дунины, а вместо самой Наоми – причудливая смесь Наоми, Дуни и некой третьей – может, Шейлы, из далекого прошлого заявлявшей о своих правах, – а он, к собственному ужасу, превратился в Аростеги; Натан слушал Наоми, читал в интернете, просматривал (для начала убедившись в том, что ресурс безопасен) фотографии, которые смотреть не хотелось совсем, ведь они будто приклеиваются к черепной коробке изнутри и разъедают мозг, – и сформировал образ этого человека. А еще Натан обнаружил сайт
