Упирающаяся натура - [28]

Уверен, что, если бы наше правительство было сферическим, да к тому же в вакууме, всё именно так бы и получилось. Но в хаотических процессах (а жизнь — процесс хаотический) слишком много начальных условий; из-за этого уравнение становится практически нерешаемым. Некоторым стало казаться, что в Европу надо входить не со всеми активами, вернее, надо отделить их от пассивов. Скажем, природные ресурсы — от климата. Или дурных людей от хороших. С хорошими, понятно, входить. А дурных…

Ну, не знаю. Что ли, перевоспитывать? Но это уже не вхождение в Европу, а строительство коммунизма какое-то получается…

И верно — вхождение в Европу (можно по-другому сказать: в Модернизацию, в Достойную Жизнь) похоже на строительство коммунизма. И то, и другое затевалось ради людей, и тому, и другому мешают, прежде всего, люди, — те самые, ради которых всё затевалось. (Только у строительства коммунизма был противоположный вектор: там нужно было не куда-то войти, а наоборот, принять в Россию остальной мир.)

Мы стоим перед беспощадным фактом: население мешает мерам, направленным на улучшение условий обитания населения. Страна, чтобы ею можно было эффективно управлять, должна быть без населения. (Гастарбайтеры не считаются.) Вы любите свою страну, хотите, чтобы жизнь в ней стала лучше? Ну, так уйдите… Начните евроремонт с себя. Как положено.

Без прогресса плохо жить в современном мире, а прогресс требует жертв. Чьих?

Есть в науке о живой природе такое понятие — биоценоз. Это есть система, связывающая определенные виды питающих друг друга бактерий, растений, насекомых и животных. Скажем, определенный жучок ест хвою сосны определенного вида, определенный вид птиц питается только этими жучками, а необходимые им всем сосны растут только в определенной почве, удобряемой пометом этих определенных птиц. Такие виды, нуждающиеся в постоянстве окружения, называются ценофилами.

Наука о человеке — частный случай науки о природе; общество подобно биоценозу: преступник дает работу адвокату, адвокат пользуется кредитом в банке, банкир создает условия социального неравенства и обеспечивает работой преступника.

Однако в природе существуют и ценофобы — такие виды, которые могут существовать лишь поодиночке, в зазорах между ценозами. Например, подорожник растет только на опушке леса или на обочине дороги — в лесной чаще или посреди луга его не встретишь. К ценофобам относятся все растения, которые мы привыкли называть сорняками. Сорняки разрастаются там, где нарушена система ценоза. Например, перепахан луг. Или произошла революция.

Парадокс в том, что общество — это ценоз, а его история — это история ценофобов. У ценофилов не бывает истории.

Дело в том, что в ценозах преобладают механизмы регуляции и ограничения. Шаг в сторону — побег — крах всему. Зато у ценофобов преобладают механизмы приспособления. Приспособление — двигатель эволюции. Ценофилы не эволюционируют. Эволюционируют ценофобы.

Ценофобами были млекопитающие, вытеснившие рептилий, а также цветковые растения, пришедшие на смену голосеменным. Ценофобами были приматы, жившие на границе степи и леса. И сменившие их здесь же, на этом месте славяне. И сменившие славян московиты.

На языке социологии ценофобы именуются маргиналами. Маргинал — это тот, «кто вот в Японии Катулл, а в Риме чистый Хокусай был бы», человек ни здесь, ни там, пытающийся приспособиться к изменившимся условиям обитания. Его знание как жить, в изменившихся условиях не работает, поэтому маргиналы не придерживаются никаких традиций и заводят промеж себя дичайшие новаторские обычаи, вроде поклоненья какашкам (см. об этом подробнее роман Михаила Елизарова «Pasternak», вторая или третья, не помню, часть). В течении XX века русские были маргинализированы дважды — в 17-м и 91-м годах.

Да и вся Россия, разумеется, страна-маргинал. В Азии Катулл, в Европе чистый Хокусай. У всех капитализм — у неё социализм, у всех социализм — у неё капитализм дичайшего извода. И, конечно, мы ценофобы. Наша эволюция была связана с крахом смежных с нами систем. Грубо говоря, зародились между Литвой и Степью, потом бах — нет ни Литвы, ни Степи, остались одни русские. Так ведёт себя сорняк на лугу.

Мы настолько бурно эволюционировали, что никто так и не понял, были ли мы на самом деле вообще. За два века образовались из ничего (из лесных партизан, возглавляемых самозваными князьями — «полевыми командирами»), за сто лет колонизировали континент, потом ещё двести лет не делали ничего, потом стали коммунистами и исчезли. Странный этнос, внезапный, ситуативный. Вроде гуннов или средневековых евреев. Или нынешних ужасных кавказцев. Не народ — корпорация. И к тому ж ещё «имя прилагательное», не забываем.

Из всех возможных определений русские лучше всего поддаются одному: «Русские — это те, кто не нерусские». Этим определением трудно пользоваться, зато оно хорошо работает. Подвергнутая недавно судебному запрету формулировка в объявлении о сдаче внаём жилья — «сдам русским» — не означает, что автор объявления сдаст русским. Оно означает, что он нерусским не сдаст.

И не потому, что он ксенофоб и фашист. Настоящий ксенофоб и фашист напишет: «Сдаётся квартира. Нерусским. Дорого. Пусть платят, сволочи».