Надзиратель зазвонил в колокол.
— Эй, вы, там! — заорал он.
— Жалобы имеются? — спросил сэр Уилфред на очередном обходе.
Да, сэр, — отвечал Поль.
Начальник пристально вгляделся в него.
— Позвольте, да ведь это вы у меня на особом режиме!
— Да, сэр.
— В таком случае жаловаться просто нелепо. В чем там у вас дело?
— Я полагаю, сэр, что человек, с которым меня водят на прогулки, — опасный маньяк.
— Жалобы одного заключенного на другого рассматриваются, только если их подтвердит надзиратель или два других заключенных, — вмешался главный надзиратель.
— Совершенно справедливо, — кивнул сэр Уилфред. — Ваша жалоба — верх нелепости. И вообще, преступление есть форма безумия. Я лично подбирал вам спутника для прогулок и выбрал самого лучшего. Больше я об этом и слышать не желаю.
В тот день Полю предстояло провести в тюремном дворе еще более беспокойные полчаса.
— Мне явилось новое видение, — сообщил кровожадный мистик. — Не знаю пока, что оно предвещает, но истина мне еще откроется.
— Красивое было видение? — осведомился Поль.
— Нет слов, чтобы передать его великолепие! Все вокруг стало алым и влажным, как кровь. Тюрьма, казалось, сверкала рубиновым блеском, а надзиратели и заключенные ползали туда-сюда, как малюсенькие божьи коровки. Но тут я увидел, что рубиновые стены становятся мягкими и сочатся, как огромная губка, пропитанная вином. Капли стекали вниз и таяли в бескрайнем алом озере… Тут я проснулся. Не знаю пока, что это значит, но чувствую, что Господень меч висит над этим узилищем. Кстати, вам не приходило в голову, что наша тюрьма встроена в пасть Зверя? Порой мне видится бесконечный багровый туннель, подобный звериной глотке, по которому бегут человечки — иногда по одному, а бывает, что и целыми толпами. Дыхание же Зверя подобно пышущей печи. Думали вы над этим?
— Боюсь, что нет, — ответил Поль. — Какую книжку вам выдали в библиотеке?
— «Тайну леди Альмины», — вздохнул лев гнева Господня. — Розовые слюни, к тому же несовременно. Но нет, я читаю Библию. Там убивают на каждой странице.
— Господи, да вы только и думаете, что об убийствах!
— Еще бы, ведь это мое предназначение, — скромно ответил рыжий.
Ежедневно (кроме воскресений), в десять часов утра сэр Уилфред Лукас-Докери чувствовал себя Соломоном. В это время он вершил суд над нарушителями дисциплины, заключенными, которые попали в поле его зрения. Его предшественник, полковник Мак-Аккер, выносил приговоры в неуклонном соответствии с духом и буквой Правил внутреннего распорядка для тюрем правительства ее величества, исполняя механическое правосудие подобно игральному автомату: в одну щель опускался проступок, из другой — выскакивало наказание. Не так поступал сэр Уилфред Лукас-Докери. Он и сам чувствовал, что никогда не работал его ум острее и изобретательнее, никогда не были его обширные познания полезнее, чем на этом скромном судилище, где вершилась высшая справедливость. «Неизвестно, чего от него ждать!» — жаловались в один голос надзиратели и арестанты.
— Истинная справедливость, — говаривал сэр Уилфред, — это умение подойти к любому вопросу как к головоломке.
Пробыв на своем посту несколько месяцев, он не без тщеславия отмечал, что к нему обращаются все реже и реже.
Однажды утром, вскоре после того как сэр Уилфред взялся за перевоспитание Поля, перед начальником тюрьмы предстал рыжий детина.
— Господи боже мой! — воскликнул сэр Уилфред. — Да ведь этот человек на особом режиме! Что он тут делает?
— Вчера вечером я заступил на ночное дежурство, с двадцати ноль-ноль до четырех ноль-ноль, — забубнил надзиратель. — Мое внимание привлек шум, исходивший из камеры этого заключенного. Заглянув в глазок, я увидел, что заключенный в состоянии крайнего возбуждения мечется по камере. В одной руке у него была Библия в другой — ножка от табурета. Заключенный таращил глаза, тяжело дышал и время от времени бормотал стихи из Библии. Я сделал ему внушение, но в ответ он обозвал меня предосудительными словами.
— Какими именно? — заинтересовался главный надзиратель.
— Он обозвал меня моавитянином, мерзостью моавитянской, умывальной чашей, нечистой тварью, необрезанным моавитянином, идолопоклонником и блудницей вавилонской, сэр.
— Так-с, что вы на это скажете? — обратился сэр Уилфред к главному надзирателю.
— Очевидно, неподчинение требованиям охраны, — ответил главный надзиратель. — Следует применить диету номер один. На известное время.
Однако, совещаясь с главным надзирателем, сэр Уилфред на самом деле нисколько не интересовался его мнением. Он любил мысленно подчеркнуть (и дать понять арестанту) всю разницу между официальной точкой зрения и его собственной.
— Что, по-вашему, самое важное в этой истории? — спросил он.
Главный надзиратель задумался.
В общем и целом, блудница вавилонская, сэр…
Сэр Уилфред улыбнулся, как фокусник, вытащивший из колоды нужную карту.
— А я, — сказал он, — думаю иначе. Вас это, быть может, удивит, но, на мой взгляд, самое важное — ножка табурета, которой размахивал заключенный!
— Порча тюремного имущества, — кивнул главный надзиратель. — Тяжкий проступок.
— Чем вы занимались на свободе? — повернулся Лукас-Докери к арестанту.
