Упадок и разрушение - [10]

— Мне нельзя до вечера, — сказал Клаттербак, — я иду на прогулку с капитаном Граймсом.

— Тогда я отделаю тебя этой тростью так, что ты своих не узнаешь. Ну а пока вы напишете мне сочинение на тему «Что такое невоспитанность». Тот, кто напишет самую длинную работу, получит приз — полкроны, независимо от ее качества.

С этого момента и до самого звонка в классе царила полная тишина. Поль, не расставаясь с тростью, мрачно глядел в окно. С улицы доносились крики прислуги — шла визгливая перебранка по-валлийски. К перемене Клаттербак исписал шестнадцать страниц и был удостоен обещанной награды.

— Ну как, трудно вам пришлось? — поинтересовался мистер Прендергаст, набивая трубку.

— Ничуть, — отвечал Поль.

— Вы счастливый человек. Меня же сорванцы совершенно не уважают, сам не знаю почему. Конечно, парик многое подпортил. Вы заметили, что я ношу парик?

— Нет, нет…

— А дети сразу заметили. Парик был моей роковой ошибкой. Уезжая из Уортинга, я вдруг решил, что выгляжу очень старым и не смогу из-за этого быстро устроиться на работу. Мне тогда исполнился сорок один год. Хорошие парики стоили целое состояние, вот я и решил выбрать подешевле. Потому-то он и выглядит так ненатурально. Кошмар! Я сразу понял, что совершил ошибку, но раз уж дети видели меня в парике, было поздно что-либо менять. Теперь они только и делают, что строят насмешки на этот счет.

— Я полагаю, что, если бы не было парика, они смеялись бы над чем-то еще.

— Пожалуй, вы правы. Пусть уж смеются над париком. Господи! Если бы не трубки, то просто не представляю, как бы я все это выдержал. А вы к нам какими судьбами?

— Меня отчислили из Скона за непристойное поведение.

— Ясно. Стало быть, как Граймса.

— Нет, — отрезал Поль. — Вовсе не как Граймса.

— Впрочем, не все ли равно как. Вот и звонок. Господи, опять этот дрянной человек взял мою мантию!

Прошло два дня. Бест-Четвинд уселся за орган и заиграл плясовую.

— А знаете, сэр, пятиклассники от вас в восторге. Они с Полем расположились на хорах местной церкви. Это был их второй урок музыки.

— Ради всех святых, оставь инструмент в покое. Что значит — в восторге?

— А вот что. Сегодня утром Клаттербак стащил из кладовки банку ананасов. Тангенс его и спроси: «В столовой будешь лопать?» Тот отвечает: «Еще чего! Съем на пеннифезеровском уроке!» — «А вот и нет! — говорит Тангенс. — Конфеты или печенье — это еще куда ни шло, но ананасы — это уже безобразие. Из-за таких гадов, как ты, даже невредные учителя и то начинают черт знает что выделывать».

— Что же тут такого лестного?

— Лично я первый раз слышу, чтобы об учителях так хорошо отзывались, — сказал Бест-Четвинд. — Можно еще разочек псалом сыграть?

— Нельзя, — сказал Поль.

— Нельзя так нельзя, — согласился Бест-Четвинд. — А вы Филбрика помните? Загадочный тип, правда?

— Это точно, — сказал Поль.

— Дело даже не в том, что он никудышный дворецкий. Слуги у нас здесь один другого хуже. Просто, похоже, он вообще никакой не дворецкий.

— А кто же он тогда?

— Вот и я про это — вы встречали дворецких с алмазными булавками в галстуках?

— Не приходилось.

— Мне тоже. А у Филбрика есть и булавка и кольцо. С большущими бриллиантами. Он их Брюксу показывал. А Брюкс нам рассказал. Филбрик говорит, что до войны он мерил изумруды и алмазы стаканами, а ел только на золоте. Мы решили, что он русский князь в изгнании.

— Русские, вообще-то, не стесняются своих титулов. Да и непохож он на иностранца.

— Мы тоже так сначала думали, но потом Брюкс сказал, что перед войной в наших школах появилось много русских. А теперь, — продолжал он, — я все-таки поиграю. В конце концов, мамаша платит за это пять гиней в семестр.

Глава 6 ИСПЫТАНИЕ

В тот день Поль сидел в учительской у камина в ожидании звонка к чаю и вдруг поймал себя на том, что думает о проведенной здесь неделе и о том, что, вопреки всем его предчувствиям, жизнь оказалась вполне сносной. По словам Бест-Четвинда, пятиклассники были от него в восторге. Может быть, «в восторге» и сильно сказано, но между учителем и учениками с первых уроков действительно установилось неплохое взаимопонимание. Когда Полю нужно было написать письмо или хотелось почитать, дети охотно предоставляли ему такую возможность, за что преподаватель, в свою очередь, позволял им распоряжаться учебным временем по их усмотрению. Если на Поля вдруг нападал преподавательский раж, дети сидели и помалкивали, если он задавал домашнее задание, то находились энтузиасты, это задание выполнявшие. Погода была дождливой, так что ни о каких уроках гимнастики не было и речи. Поль никого не наказывал, ученики не подстраивали ему в ответ пакостей, и все шло без осложнений. Вечерами Граймс потчевал его рассказами о своем прошлом с такими подробностями, которые свели бы с ума видавшего виды психоаналитика.

Вошел мистер Прендергаст с почтой.

— Одно письмо вам, два Граймсу, а мне опять ничего, — объявил он. — Мне никто не пишет. А ведь было время, когда я получал в день по пять-шесть писем, и это не считая официальных. Матушка раскладывала корреспонденцию по порядку. В одну стопу — просьбы о воспомоществовании, в другую — личные письма, отдельно — приглашения на похороны и свадьбы, отдельно — на крещения и благодарственные молитвы, и, наконец, ругательные анонимки. Ума не приложу, почему священники получают такую массу анонимок, и причем порой от людей образованных. Помню, мой отец в свое время от них страшно страдал, в конце концов даже в полицию вынужден был обратиться — угроза за угрозой… А сочиняла эти анонимки, как потом оказалось, супруга нашего викария, тихая, маленькая женщина. Держите ваше письмо. Граймсу, похоже, прислали какие-то счета; просто непостижимо, как таким людям кредит открывают. Я, например, всегда плачу наличными. Вернее, платил бы, если бы покупал. Я ведь уже два года ничего себе не покупаю, если не считать табаку, «Дейли ньюс», а когда совсем холодно — кагору. Последнее мое приобретение — вот эта трость. В Шанклине купил. А Граймс берет ее, чтобы наказывать учеников. И купил-то я ее совершенно случайно. Приехал я в Шанклин на один день — в августе как раз два года исполнится, — зашел в табачный магазин табаку купить. Нужного мне сорта не оказалось, а уходить с пустыми руками я постеснялся, вот и пришлось купить трость — она обошлась мне в один шиллинг шесть пенсов, — добавил он тоскливо, — так что пришлось вечером отказаться от чая.