Уотт - [15]

Мистер Нотт, как заметил Уотт, ни с кем не виделся и ни с кем не общался. Однако Уотт был не настолько глуп, чтобы сделать из этого какие-то выводы.

Но эти мимолетные признания владений мистера Нотта, залетавшие, подобно брызгам, из внешнего мира и без которых продолжение их существования было бы затруднительно, будут, надеемся, рассмотрены более подробно позднее, а также то, как некоторые из них значили для Уотта что-то, а некоторые не значили ничего. В частности, ежедневное появление у черного входа садовника, некоего мистера Грейвза, дважды, а то и трижды в день, должно быть рассмотрено с величайшим тщанием, хотя это вряд ли прольет какой-нибудь свет на мистера Нотта, или Уотта, или мистера Грейвза.

Но даже там, где света не было для Уотта, где его нет для его рассказов, для других свет все же может отыскаться. Или, возможно, был какой-нибудь свет, проливавшийся Уотту на мистера Нотта, на Уотта в таких случаях, как с мистером Грейвзом или с торговкой рыбой, о котором он не упоминал? Это, вне всяких сомнений, невозможно.

Мистер Нотт, как рассудил Уотт, никогда не покидал владений. Уотт считал маловероятным то, что мистер Нотт покидал владения без его ведома. Но он не отвергал вероятность того, что мистер Нотт покидал владения, а он и ухом не вел. Но сомнительность, с одной стороны, того, что мистер Нотт покидал владения, не возбуждая при этом, с другой, всеобщих слухов, казалась Уотту весьма обоснованной.

Только единожды за время службы Уотта на первом этаже порог переступил незнакомец, ноги которого не были ногами ни мистера Нотта, ни Эрскина, ни Уотта, поскольку во владениях мистера Нотта все, насколько Уотт заметил, были незнакомцами, за исключением самого мистера Нотта и его нынешней прислуги.

Это беглое вторжение имело место вскоре после прибытия Уотта. Заслышав стук в дверь, он, по своей привычке, открыл ее и обнаружил, или понял это лишь потом, стоявших за ней рука об руку старика и мужчину средних лет. Последний сказал:

Мы — Голлы, отец и сын, и, что самое главное, притопали из самого города, чтоб настроить пианину.

Их было двое, и они стояли вот так вот, рука об руку, поскольку отец был слеп, как столь многие его собратья по профессии. Поскольку если бы отец не был слеп, сыну не было бы нужды держать его под руку и повсюду сопровождать, нет, отец позволил бы сыну заняться своими делами. Так предположил Уотт, хотя ни лицо, ни поза отца, за исключением того, что он привалился к сыну, весьма нуждаясь в поддержке, не говорили о том, что он слеп. Но он поступал бы так, если бы хромал или просто устал по причине своего преклонного возраста. Они, насколько Уотт разглядел, не обладали фамильным сходством, но он все равно понял бы, что перед ним стоят отец и сын, даже если бы ему об этом не сообщили. Но не были ли они, возможно, просто отчимом и пасынком? Мы — Голлы, отчим и пасынок, — такие, возможно, следовало употребить слова. Однако вполне естественно, что они предпочли другие. Дело вовсе не в том, что они совсем не могли быть настоящими отцом и сыном, не напоминая друг друга хоть капельку, они вполне могли ими быть.

Как же повезло мистеру Голлу, сказал Уотт, что у него под начальством состоит сын, являющийся воплощением услужливости и само присутствие которого, хотя он мог бы честно зарабатывать свои гроши где-нибудь еще, свидетельствует о привязанности, характеризующей лучших настройщиков, и объясняет таксу значительно выше обычной.

Отведя их в комнату для музицирования и оставив там, Уотт задумался, правильно ли он поступил. Он чувствовал, что поступил правильно, но не был уверен. Не должен ли он был, возможно, отправить их восвояси? Уотт чувствовал, что любой, кто с такой спокойной уверенностью требовал пропуска в дом мистера Нотта, заслуживал пропуска за неимением точных указаний, говоривших обратное.

Комната для музицирования была большой пустой белой комнатой. Пианино располагалось у окна. На каминной полке стоял белоснежный гипсовый бюст Букстехуде. На вбитом в стену гвозде висел, подобно ржанке, раванастр.

Вскоре Уотт вернулся в комнату для музицирования с подносом, нагруженным прохладительными напитками.

К величайшему удивлению Уотта, пианино настраивал не мистер Голл-старший, а мистер Голл-младший. Мистер Голл-старший стоял посреди комнаты и, возможно, прислушивался. Уотт не воспринял это так, что мистер Голл — младший — настоящий настройщик, а мистер Голл-старший — просто несчастный слепой старик, нанятый по случаю, нет. Он, скорее, воспринял это так, что мистер Голл-старший, предчувствуя близящийся конец и желая, чтобы сын пошел по его стопам, вносит последние поправки в поспешные указания, пока не слишком поздно.

Пока Уотт оглядывался, раздумывая, куда бы поставить поднос, мистер Голл-младший завершил работу. Он закрыл корпус пианино, сложил инструменты в сумку и поднялся.

Мыши вернулись, сказал он.

Старший ничего не сказал. Уотт подумал, что тот не расслышал.

Девять демпферов осталось, сказал младший, и такое же количество молоточков.

Не связанных, надеюсь? сказал старший.

В одном случае, сказал младший.