Унтовое войско - [208]

Беклемишев и его секунданты тем временем проехали мимо церкви, направляясь к дому Венцеля, чтобы доложить о дуэли и о том, что Неклюдов ранен.

Пока полицейские ездили на заимку за Неклюдовым, прошло около часа. Лекарь уже не понадобился…

Михаил Васильевич Петрашевский получил аудиенцию у генерала Венцеля.

Венцель принимал ссыльнопоселенца с чувством обеспокоенности. Он догадывался, что визит Петрашевского связан с дуэлью, и генералу не терпелось узнать, что нужно Петрашевскому.

Михаил Васильевич нынче завершил в Сибири свое десятилетие ссылки под надзором. Позади остались Шилкинский, Александровский, Нерчинский заводы… Страшная бедность. От родных помощи никакой, так… жалкие крохи. Зимой носил вместо шубы нагольный тулуп. Но духом он был крепок.

Петрашевский написал несколько прошений о пересмотре дела, по-которому был осужден, доказывал полнейшую нелепость обвинения и явное беззаконие судей. И всякий раз, получая отказ, не смирялся. В кругу своих друзей и близких он говорил: «Я ни на минуту еще в жизни не приходил в отчаяние и не печалился, и… чтобы не разубедиться, а напротив того, еще более убедиться в своих мыслях, тех, за которые я был сослан, твердил себе: надо быть мне сосланным».

По манифесту после смерти Николая I Петрашевский был определен в ссыльнопоселенцы, и ему разрешили жить в Иркутске. Он был принят Муравьевым, и внешне отношения между ними казались вполне приличествующими положению ссыльнопоселенца и владыки Сибирского края. Но только внешне. Оба в душе недолюбливали друг друга. Петрашевский считал, что все его прошения о пересмотре его «дела» не уходят дальше Иркутска из-за секретного распоряжения Муравьева. И еще. Петрашевский высмеивал замысел Муравьева заселить Амур как можно быстрее, не считаясь ни с чем — ни с тем, что в далеком краю не готовы для переселенцев ни избы, ни земли, ни с тем, что в центральных губерниях вызывались на переселение самые бедные из бедных, а собрать и снарядить их в путь, который мог затянуться и на два и на три года, не так-то просто. Михаил Васильевич настолько распалялся, что ругал администрацию с «пересолом». Кое-что из его запальчивых выступлений доходило до Муравьева.

Постепенно вражда между ними усиливалась, и вот большой ум и огромные знания Петрашевского выдвинули его на роль главы оппозиции всей муравьевской партии в Иркутске.

Все ждали, чем это кончится. Кто разрубит гордиев узел?

Дуэль Беклемишева и Неклюдова разрубила этот узел!

Венцель, встречая Петрашевского, поспешно поднялся из-за стола, прошел, сгибая артрические коленки, навстречу посетителю, любезно пригласил его сесть.

— Чем могу служить, Михаил Васильевич?

— Ваше высокопревосходительство, все близко знавшие покойного Михаила Неклюдова просят вас дать разрешение на печатание извещения о выносе тела…

— Извещения? — деланно удивился губернатор. — Это зачем? И так весь город только тем и занят, что обсуждает эту злополучную дуэль.

— Да, город возбужден. И если власти примут участие в похоронах, покажут, что они сочувствуют… Это бы внесло успокоение.

Венцель с интересом посмотрел на просителя.

— Вы так думаете?

— Смею вас уверить.

— Я подумаю. Оставьте прошение.

— Ваше высокопревосходительство, время… сами понимаете… покойник. Погребальный обряд. Желательно бы уладить дело и получить разрешение.

Венцель снова уставился на просителя.

— Ваше высокопревосходительство, не соблаговолите ли тотчас подписать прошение на печатание в подначальной вам типографии извещения о выносе тела убиенного Неклюдова?

— Так уж и убиенного… Дуэль — дело чести.

— Архиерей разрешил отпевание.

— Отпевание? Разве его преосвященство разрешил?

— Да, погребение будет по обрядам церкви.

Венцель оживился, повеселел:

— Вы бы так сразу и сказали. Выкладывайте прошение.

Неклюдова хоронили в субботу на пасху. За гробом шли толпы народа. Почти что весь город собрался на кладбище проводить в последний путь несчастного дуэлянта, которого лично мало кто и знал в Иркутске.

Все в голос утверждали, что на Какуевской заимке состоялось преднамеренное убийство. Ходили слухи, что Неклюдова насильственно взяли с квартиры при содействии полиции, вывезли к заимке, в поле, и там, связанный по рукам, он был застрелен Беклемишевым.

Толковали о часовом у порохового погреба и о каком-то семинаристе, якобы оказавшимися случайными свидетелями дуэли. И часовой, и семинарист будто бы видели, как погубитель, не ожидая сигнала, подбежал к Неклюдову и выстрелил в него в упор.

Иркутское кладбище было запружено народом. Многие не могли и близко подойти к могиле. Полиции не оказалось. Пересудов стало еще больше.

Петрашевский поднялся на бугорок.

Его дрожащий, прерывающийся от волнения голос был далеко слышен, и умолкнувшая огромная толпа стиралась не пропустить ни слова. Только редкие крики галок мешали слушать задним рядам, стоявшим у изгороди.

— Видел ли Иркутск за свою двухвековую историю что-либо подобное? — вопрошал громко и торжественно Петрашевский. — Буквально весь город пришел проводить несчастного чиновника в последний путь. И у всех на устах одно слово: «Убийство!». Нет, уважаемые сограждане, дамы и господа! Иркутск такого еще не видел. Здесь нет родственников убитого да и знакомых его можно перечесть по пальцам. Но своим присутствием на похоронах иркутская публика, не имея иных путей и возможностей выразить свое осуждение сомнительной дуэли, постаралась показать свое сочувствие к убитому и протестовать против виновников смерти и всего того, что отягощает и омрачает нашу сегодняшнюю жизнь.