Унтер-офицер и другие - [30]

— Разве можно сравнивать голодающего по политическим мотивам с каким-то факиром?

— Но ведь для обоих характерно их добровольное желание.

— Не сердись, но это вздор! В истории рабочего движения известны случаи, когда товарищи, попавшие в тюрьму, объявляли голодовку в знак протеста против бесчеловечного с ними обращения или же против каких-нибудь несправедливостей. Но только с целью. А голодать ради показухи — такого никому из них и в голову не приходило. По-твоему, если кто-нибудь в тюрьме начнет голодовку по своей воле, то это не будет отличаться от выражения протеста честного человека?

— Не совсем так. Разница между ними, безусловно, имеется, и к тому же морального характера, но, по-моему, главное различие не столько в самом факте голодовки, сколько в характере человека и в понимании того, ради чего он объявляет голодовку.

— Смешно! По-твоему, выходит, что оценку любому своему поступку человек может дать только после того, когда узнает, как этот его поступок расценили другие: хорошо или плохо?.. Если ты хорошенько подумаешь, господин прапорщик, то, мне кажется, не будешь настаивать на своем. Все начинается гораздо раньше, намного раньше! Прежде всего, голодовка, какой бы она ни была, явление отнюдь не стихийное, а осознанное. Каждый из тех, кто идет на этот шаг, безусловно, думает, почему он так поступает. Без этого он никогда не начнет голодовку. Вернее, один понимает истинную причину, а другой — нет.

— Ты вот говорил о сознании…

— Да, оно играет решающую роль.

— Конечно, конечно. Пойми меня правильно, старина, в этом смысле я признаю не только роль сознания, но и значение подсознательного инстинкта. К слову говоря, меня удивляет, что ты, простой печатник… не сердись, неплохо разбираешься в вещах, судить о которых без специального философского образования довольно трудно.

— Ходил я в одни кружок, где занимались философией.

— Очень интересно! Пока мы будем вместе, у нас, по крайней мере, есть о чем поговорить. Ты и о Фрейде что-нибудь слышал?

— Это кто такой?

— Известный психоаналитик. Он как раз занимался вопросом, о котором я только что говорил: об инстинктах, вернее, об их влиянии на человека.

— Он марксист?

— Нет. А зачем ему это?

— Тогда извини, но он меня не интересует.

— Пожалуйста, я, правда, не понимаю, ну да ладно…

— А что тут не понимать? Все очень просто. Если не марксист, значит, не имеет правильного представления о положении дел в мире.

— А почему ты так думаешь?

— Знаю.

— Ладно, коли ты так считаешь…

— Я это твердо знаю! Это факт. Говорить об этом можно долго, но здесь не та обстановка.

— Возможно. Черт его знает, иногда мне кажется, будто мир наш вообще нельзя объяснить, будто мы живем не в одном мире.

— Ошибаешься, все зависит от того, из каких слоев ты вышел…

— Вот как? В этом уже что-то есть. Это уже убеждает. Но если, как ты говоришь, для правильного понимания мира нужно марксистское мировоззрение… тогда мир долгое время объясняли неверно? Однако все это не мешало нам есть, пить и тому подобное…

— И делать безумные глупости! Развязывать войну за войной, разрушая одной рукой то, что было создано другой…

— Это ты хорошо сказал.

— Интересно не это, а сам смысл.

— Но-но, а то я опять начну спорить. Ну ладно, не стану. Давай поговорим по существу. По-моему, ты прав в своих высказываниях. Человеку, оказавшемуся на краю гибели, далеко не безразлично, как он погибнет.

— Однако естественная смерть — это отнюдь не оскорбление!

— Это самое большее, что человек может понять. Не перебивай меня, старина, я еще не кончил. Не стоит тратить силы на объяснение прописных истин. Я тебя могу слушать сколько угодно… Не ищи, пожалуйста, никаких аргументов… Плевать я хотел на рациональность, если с ее помощью мне хотят доказать, будто сдохнуть в окопах — такое же естественное дело, как посещение какой-нибудь выставки, увлечение интересной работой или же времяпрепровождение с великолепной женщиной.

— Однако месть, по-моему, самая большая нелепость, о которой я когда-либо слышал! Люди просто боятся смерти, только и всего. При ее приближении человек начинает скулить по-звериному, от страха может наделать в штаны. Мне не раз приходилось оказываться в подобном положении… Что же касается мести, об этом не может быть и речи. Однако насилие, как таковое, к сожалению, всегда ведет к тому, что люди надевают на себя военную форму и, подчиняясь приказам, лезут в драку, чтобы перегрызть друг другу глотку.

— Все это так. А как ты объяснишь, почему эти действующие по приказу вояки вдруг звереют? Они порой не прочь выпустить кишки кому угодно, и если их не сдерживать… Вот, например, три недели назад, когда наши войска еще находились на той стороне Дуная, произошел такой случай. Нашей части придали для поддержки артиллерийскую батарею. Артиллеристы обстреливали перекресток дорог. И что же тут творилось! Они делали несколько залпов по перекрестку и ждали, пока на нем вновь не возобновлялось движение. Как только на дороге появлялись машины, солдаты и повозки, артиллеристы открывали огонь, не обращая ни малейшего внимания на то, что рядом с русскими солдатами по обочине, утопая в грязи, плелись венгерские беженцы с узлами на плечах. Выпустив несколько снарядов, артиллеристы орали от радости, подбрасывали в воздух шапки, а там умирали мирные, ни в чем не повинные местные жители.