Унтер Лёшка - [58]

Пятьдесят своих премиальных целковых из полученной от командующего сотни Лёшка разделил по справедливости между всеми солдатами своего плутонга, рассудив, что бились они все вместе и участие в том, что он вообще выжил в этом бою, принял из них каждый. Получилось по два рубля на брата. Часть денег ушла на общий приварок и на лечение раненых. Пятьдесят оставшихся рублей Алексей решил сохранить для дела, чтобы при случае потратить их с умом и пользой. И такой случай ему как раз вскоре и представился.

В обозе всех армий без исключения среди нестроевых солдат всегда было много умельцев по любой возможной специальности. Пожилые уже солдатики, вволю навоевавшись в молодости и выжив после пары десятков лет под пулями и картечью, находили затем себя в каком-нибудь мирном ремесле. Кто-то из них точил сапоги, шил мундиры или амуницию, брил и стриг господ офицеров, лечил, готовил для имеющих деньги любые кушанья и напитки. Особо грамотные умельцы чинили повреждённое в боях огнестрельное или холодное оружие, готовили сложную приспособь в виде тех же пулелеек, шомполов, мерок для пороха и много-много ещё чего прочего, что только было нужно служивому человеку. Процветали в обозах и тайные дела. Желающие могли здесь найти платную любовь, спиртное и поиграть в азартные игры. Все виды порока в тыловых частях всегда были развиты гораздо более, чем в армейских строевых порядках, постоянно глядящих в глаза самой смерти.

Более половины егерей из плутонга Егорова обзавелись, глядя на своего командира, личным пистолем. Все они были свидетелями того, как ловко Алексей владел им в городских боях, где расстояние между противниками было столь маленьким, что останешься ли ты в живых или нет зачастую решало наличие или отсутствие под рукой заряженного оружия.

Пронырливый Федька-цыган и тут был на шаг впереди остальных и щеголял перед всеми с двумя пистолями за поясом. Как-то вечером у костра, глядя, как командир отливает двумя пулелейками свинцовые пули для своих пистолетов, он задал резонный вопрос, зачем господину сержанту так мучиться, когда эти пулялки можно иметь одинаковыми. Дескать, вона как наши фузейные пули к кажному ружжу ведь в плутонге подходють, а мне когда их лень отливать, так я завсегда могу хоть у того же Карпыча взаймы поспрошать.

Лёшка посмотрел внимательно на Цыгана – а ведь в его словах действительно был резон. Он и сам давно хотел найти себе пару для того драгунского пистоля, с каким приехал на службу, да всё как-то руки до этого не доходили.

– А ты можешь устроить так, чтобы я нашёл такой же пистоль, как вот этот? – и он кивнул на лежащее рядом оружие.

– Да запросто, – кивнул эдак важно Федька. – Сведу, даже не сумлевайтесь, и ещё кому надо на ухо шепну, чтобы не драл втридорога с моего командира.

– Хм, годится, – согласился Лёшка. – Тогда договаривайся на завтра, а то неровён час и уедет этот твой знакомец со всем своим обозом на зимние квартиры. Только я и вот эту винтовальную пищаль с собой захвачу, – и он кивнул на прислонённый к дереву трофей. – Здесь без особой пулелейки и хорошего шомпола не обойтись, а было бы интересно пострелять из такой-то вот дурынды. Как сам-то разумеешь, понимает твой знакомый в таких делах?

Федька пощупал с уважением винтовку, заглянул вовнутрь и даже дунул в её ствол, после чего выдал с самым умным видом эксперта заключение:

– Это ружжо, конечно, сильно хитрое, но и мастера тут не от сохи, а есть очень даже хорошие среди них, прямо из казённых заводов забритые за провинности в солдаты. Так что, небось, должны справиться, лишь бы им за это платили хорошо серебром. Завтра вечером к ним пойдём, и вы всё сами там вот и расскажете.

На этом они с Фёдором и порешили.

После дневных занятий, построений и всяческой суеты, сопутствующей вообще службе в большом полевом лагере, вечер принёс прохладу, спокойствие и умиротворение. Поужинав и проверив обязательный суточный караул, Лёшка закинул свой здоровенный трофей за плечо и отправился вслед за своим провожатым. Идти им пришлось прилично, на самый дальний конец лагеря. Чуть-чуть приподняв плетень, который окружал тыловое хозяйство, Федька проскользнул на карачках в открывшуюся дыру первым. Через пару минут из темноты послышался шорох, и в проёме показалась его кудрявая голова.

– Можно, Пётр Ляксеич, айдати, – шепнул он. – Тихо всё там, ползите за мной. Они проползли от плетня до ближайших палаток, и там уже Цыган поднялся на ноги, отряхиваясь. – Всё, можно не бояться теперича, караулы только у плетней ходють, пойдемте уже за мной.

В большой закопченной до черноты палатке слышалось какое-то скрябанье и скрежет. Зайдя вовнутрь, Егоров увидел освещённую несколькими светильниками походную мастерскую, с небольшими верстачками, столиками и скамейками внутри. Всюду здесь лежали груды различных инструментов, стволов, ружейных лож, пружин, скоб и непонятных железок. Внутри палатки работало трое. Один из мастеров, самый пожилой из троицы, которому на вид было более чем за пять десятков годков, одетый в меховую безрукавку и в короткие валенки, подошёл к посетителям. Голова его была совершенно плешивая, а чумазое лицо было какое-то острое и напоминало чем-то испачканного в саже зверька.