Унтер-ден-Линден - [10]

Интермедия, которую мы могли бы повторить раз десять, если бы от нас потребовали. Требовать-то требовали, это я могу засвидетельствовать. Но я не дала согласия. На исходе того дня я пришла к выводу: Макс все это подстроил, и подстроил исключительно ради меня (ты знаешь, иногда я отдаю предпочтение самой невыносимой мысли). Поэтому второго раза не будет, и пусть отныне правит случай.

Голый, неприкрашенный случай. Так думает баловень судьбы, но это ужасная гордыня, а гордыня предшествует падению. Мозг непрерывно порождает смелые комбинации, возможности, которых уважающий себя случай никогда не упустит. Скажем, на каком-нибудь перекрестке с небезызвестным синим «вартбургом» может приключиться маленькая авария, случайно оказываешься поблизости и можешь дать показания, что водитель не виноват… В общем, в этом роде.

Но случай теперь уж совсем не тот, каким он был когда-то, ли верить старой литературе. И гордыня у тебя испаряется без остатка самое позднее к вечеру пятого дня. Потом еще три-четыре дня не находишь себе места — не хотелось бы пережить это снова. Вечером девятого дня, часов около пяти, звонишь в некую дверь. Все-таки пришла? — говорит Макс; он похудел и не даст себя обмануть. Наш общий друг находится и научной командировке за границей.

Никакой случай этого знать не мог, и я испытываю большое облегчение. Сколько времени он будет отсутствовать — три, четыре недели, — это уже не играет роли, ибо время теперь измеряется секундами. Мне дарована передышка, подумала я.

А вот Девушка, которой отказано и в передышке и в утешении, должна что-то предпринять. Потому что гайку начали закручивать, пусть даже только на один оборот в день, но за сутки это создает разницу между вчера и сегодня — между тем, что еще можно было выдержать, и тем, что уже совсем невыносимо. Ничего не подозревающая секретарша декана не хочет пойти навстречу Девушке, не хочет дать адрес, ибо семинарскую работу полагается сдавать доценту после лекции, значит, либо следовало сдать вчера, либо придется сделать это послезавтра.

Нет. Сегодня.

Она даже не знает, какими важными сведениями распоряжается так бездумно. Как, дать вам еще и номер телефона? Ну что же, может, и правда будет лучше, если вы сначала ему позвоните.

Нет, этого она тоже не сделает. Девушка идет в почтовое отделение на станции Фридрихштрассе и входит в телефонную кабину справа от стеклянной двери. Телефон она набирает по памяти. Ей отвечает женский голос (я-то знаю, что это Марианна, но Девушка не знает). Та спрашивает три раза: алло, кто это? Кто звонит? Отвечайте же наконец! Потом вешает трубку. Ошибка, сообщает Марианна моему другу Петеру, который сидит тут же за письменным столом, но трубку должна снимать она, потому что он то и дело велит ей говорить, что его нет дома.

Ничего не происходит и никогда ничего не произойдет. Это она сообщает Отто Козинке, который относится к ее словам весьма скептически и возражает, что в природе не бывает застоя: Этот закон применим и к человеческому обществу, как доказал ему сегодня его учитель истории. Девушка оставляет свои сомнения при себе, они относятся отнюдь не к великому целому, а к отдельной малости. Со мной, Отто, ничего не произойдет, в этом-то вся беда. Вот посмотришь.

Самое лучшее, все бросить и пойти гулять, вот как я сегодня, хотя у меня причины совсем другие, мне ведь назначено свидание. Пора уже об этом напомнить. Я иду мимо витрин: салон белья; футбольные мячи и мебель для кемпинга в окне спортивного магазина; недавно взятые обязательства в витрине Комитета свободной немецкой молодежи. Я едва не дала себя обмануть — поверила было, что иду по всамделишной мостовой, под настоящими липами. Пока в спину мне, в то самое место, которое известно нам по детективным фильмам, не уткнулся чей-то палец, твердый, как ствол пистолета. Незаметно следуйте за мной, говорит Макс таким тоном, что пугаться вроде бы нечего. Но он понимает, что я все-таки испугалась — ведь он же умер. Сон, в котором происходят такие вещи, грозит превратиться в нечто неуправляемое, это ты должен признать. Но Максу я и виду не подаю. Хэлло, Макс, непринужденно говорю я. Известно, как подобная непринужденность действует на тех, кого она касается.

— Хэлло, отвечает он. Ну, ты опять за свое?

— Нет, Макс, — решительно говорю я. Нет, Макс, ничего подобного. Дело в том, что сегодня мне назначено свидание.

Ему это, конечно, известно. На сей раз он мог бы не кичиться тем, что знает все лучше всех, но где уж там. Мы с ним занимаем два свободных стула в средней аллее. Ты даешь себе волю, говорит он. Долговато, пожалуй. Ты не находишь?

Я упрямо молчу, тогда он идет мне на уступки. Макс, более чем равнодушный к дамским туалетам, хвалит мое новое платье. Этого бы ему делать не следовало. Я его отчаянно ругаю. За его невыносимое терпение, его отвратительную сдержанность, его неисчерпаемое благоразумие и наивную веру в прогресс. Все это мы тебе припомнили, говорю я ему. И знаешь когда? В день твоих похорон.

Презрев все воздаваемые тебе официальные почести, мы прямо с Доротеенштедтского кладбища пошли в бар «Петух» и там поносили тебя вовсю — я и тот, кого ты называешь «нашим общим другом». Поносили Макса, которого между собой давно уже окрестили «стариком». Старик вовремя убрался, не то он докатился бы до того, чтобы одобрять все существующее только потому, что оно существует.