Унпегер. Полярная сказка - [2]
А хитрый бродяга Рикукъ кричитъ за ними:
— Да что! Твои бѣлыя перья, Куркыль, черны въ темнотѣ, какъ моржовая шкура!
Дерзкій былъ звѣрь песецъ-Рикукъ, и отъ него вся бѣда.
Полетѣлъ Куркыль-воронъ за девять вселенныхъ и принесъ солнце отъ бѣлыхъ сестеръ своей бѣлой матери. Жили бѣлыя сестры за девятымъ небомъ: объ нихъ ничего не знаемъ, и знать нельзя. Зашито солнце въ крѣпкій мѣшокъ изъ черненой кожи. Положилъ Куркыль мѣшокъ на макушку неба и кричитъ на землю:
— Кто — сильныя крылья? И кто — острые носы? Идите, вылущимъ свѣтъ изъ мѣшка, какъ сладкій орѣхъ изъ кедровой шишки!
Прилетѣли земныя птицы, три дня долбили мѣшокъ. Кабеу-куропатка сломала кончикъ носа, такъ и осталась: короткій клювъ у Кабеу-куропатки. Пычикъ-трясогузка, маленькая, такъ устала, что и до сихъ поръ трясетъ хвостикомъ. Разсердился Куркыль-воронъ, ударилъ что есть мочи, пробилъ мѣшокъ.
Брызнулъ изъ мѣшка бѣлый огонь, осыпалъ все небо бѣлыми брызгами. Самая большая искра упала далеко на берегу моря, лежитъ на пескѣ и свѣтитъ. Отъ нея и вышло все.
Встрепенулись на морѣ морскія птицы. Увидѣли свѣтъ, полетѣли на помощь ворону. Лебеди, утки, гагары, чайки, крачки и сколько ни есть морскихъ. Налетѣли тучею, расклевали мѣшокъ и вынули солнце.
Хорошая тогда была земля: ровная, какъ натянутая на бубенъ кожа, нигдѣ ни ямки, ни рытвинки. Еще лучше было море: гладкое, какъ топленый жиръ въ деревяной посудинѣ, ни волны, ни льдинки. А всего лучше было солнце!
Было оно огромное, какъ гора, бѣлое, какъ крыло лебедя, блестящее, какъ снѣгъ, и горячее, какъ сердитая вода, которую возятъ русскіе. И оттого всегда было лѣто, а земля не знала льда въ своемъ сердцѣ и была мягкая, какъ сало, и теплая, какъ кровь.
Оттого Геу-лиственницы росли по тысячѣ стволовъ вмѣстѣ. Стволы были бѣлѣе березовыхъ, а смола текла по вѣтвямъ, какъ спиртъ по сахару. Гдѣ же не росли по тысячѣ Геу-лиственницы, тамъ зеленымъ мѣхомъ стлалася Вейя-трава, а подъ нею, какъ мягкій подшерстокъ пыжика, пухъ Ваттапа — оленій мохъ. Всѣ, кто въ шерсти, и всѣ, кто въ перѣ, жили тогда, какъ братья.
И вотъ даже какъ поженились между собою и какъ жили на зеленой травѣ.
Кейгинъ-медвѣдь съ Милитой-зайчихою пошли къ зарослямъ дикой смородины, которая такъ высоко росла тогда, что Кейгинъ пригибалъ стебли къ невѣстѣ. Тутъ, по обычаю, они давили изъ ягодъ сокъ и, по обряду, сокомъ помазались, что и есть свадьба. Такъ любилъ Милиту медвѣдь, что вырвалъ свой хвостъ, чтобы зайчихѣ не плакать отъ зависти. Живетъ съ хвостомъ не больше заячьяго Кейгинъ-медвѣдь.
Волкъ-Нелукъ нянчилъ телятъ своей жены — оленьей важенки, сестры Эльвиля рогатаго.
Песецъ-Рикукъ съ куропаткою Кабеу не могли наглядѣться другъ на друга. А когда спалъ Рикукъ, Кабеу клевала блохъ въ его шубкѣ, чтобы не мѣшали спать.
Горностай-Амчекъ съ мышкой-Пипекъ грызли одинъ корешокъ и даже и тутъ не ссорились.
И самъ гора-звѣрь-Камау-мамонтъ бережно обходилъ гнѣздо пищухи-Вувчекъ, чтобы не растоптать дѣтенышей.
Какъ жили, не ссорясь? Потому жили не ссорясь, что было солнце бѣлое, какъ снѣгъ, и на землѣ никто не видалъ даже самой маленькой капли крови.
Прибѣжалъ бродяга-Рикукъ издалека, потому что всегда Рикукъ гдѣ-нибудь да бѣгаетъ, кричитъ Рикукъ всѣмъ звѣрямъ:
— Собирайте совѣтъ! Я видѣлъ чудо! Лежитъ на пескѣ у воды великая краса — солнечная искра. Бѣлая, какъ огонь, крѣпкая, какъ огниво, холодная, какъ кремень!
Удивились звѣри, потому что солнце крѣпко стояло на мѣстѣ, не было ночи и невидно было звѣздъ.
Закричали лѣсныя щеголихи. Оштаки-бѣлка, Кекукъ-сойка и Тэки-черная жучиха:
— Намъ, намъ! Пойдемъ, возьмемъ, повѣсимъ на ремешкѣ, сдѣлаемъ подвѣску на шею!
Рикукъ говоритъ:
— Это нельзя! Кто возьметъ искру, будетъ у того она, какъ медаль у Маньо-окружнаго начальника и будетъ онъ, значитъ, какъ староста!
— А что такое староста?
— У, — говоритъ Рикукъ — большое, сильное! Всѣхъ сильнѣе! Кому прикажетъ — всякій сдѣлаетъ, а ему никто приказать не смѣетъ. И кого накажетъ — всякій стерпитъ, а его — никто не смѣетъ…
Закричали звѣри, закричали птицы громче бубна:
— Я хочу! Я хочу!
А Рикукъ говоритъ:
— Устроимъ большой бѣгъ. Кто первый добѣжитъ и схватитъ искру — тотъ и староста.
Схватилися птицы, замахали крыльями.
— Мы всѣхъ скорѣе! Какъ полетимъ, не зная сторону? Говори скорѣе, гдѣ искра?
Рикукъ показалъ на югъ. Такъ засвистѣли птицы крыльями, какъ тетива спущеннаго лука, и такъ скоро скрылись, какъ мерзнетъ вода зимою.
А Рикукъ сказалъ:
— Онѣ всѣхъ быстрѣе, я и показалъ невѣрно. Какъ же птицѣ быть старостой?
Никогда никто до того не говорилъ неправды, вотъ и повѣрили птицы, улетѣли, куда не надо.
Начали звѣри бѣгъ. А все-таки не знали, куда бѣжать. Все, что жило, пришло въ безуміе и только знало: бѣжать, а куда — про то и не думало.
Гора-звѣрь-Камау-мамонтъ всегда тихо ходилъ, помнилъ про свою тяжесть. И вдругъ побѣжалъ Камау — и хорошо еще, что на западъ. Испортилъ Камау всю землю на западѣ. Гдѣ ступалъ — дѣлалъ провалы, гдѣ проводилъ ногою — рѣзалъ землю рытвинами. Уходили ноги Камау въ землю, какъ въ болото: разсердился Камау и сталъ бросать горы на горы. Изрылъ весь западъ, и на югъ закинулъ горы. Даже до нашихъ мѣстъ и черезъ летѣли комья, и куда ни пойдешь теперь — вездѣ скверно отъ горъ, рѣкъ и озеръ.
