Университетская роща - [2]

У редкозубых покосившихся отгородок копошились дети. Двое увязались за обозом: не обронят ли чего проезжие люди. А то, может, потребуется им какая-никакая услуга, и тогда расщедрятся они на скупое угощение… Тявкнула было худая пятнистая собачонка, но тут же умолкла, спряталась от сердитых вожжей. Дети тоже отстали, наткнувшись на хмурое молчание уставших путников.

Семен Данилович провел обоз через всю деревню, заприметив на выезде заведение. Это была неказистая избушонка, из стен ее неопрятными космами торчали клочки мха. (Вот она, Сибирь немшоная! Так и не научилась мшить, конопатить избы…) О том, что сие невзрачное сооруженьице служило заведением, в котором путник мог получить желанную осьмушку и щи, свидетельствовала высохшая ветка пихты над дверью и погрызенная коновязь на небольшой площади перед домом.

Лошади повернули к молодому кедрачу у обрывистой речушки. Семен Данилович строго проследил за тем, чтобы мужики поставили подводы на чистине, тесным полукольцом. Мало ли что может ночью случиться: лихоимцы или гулящие люди забредут, на упрятанный в корзинах груз польстятся. Береженого бог бережет. Без дозора и обзора на большом тракте нельзя.

Привычное и приятное для возчиков дело — ночной лагерь ставить. Каждый свою работу без подсказки знает: этому лошадей зарепьившихся почистить, свести на водопой; этому за водой бежать; этому полог развернуть и сушняка заготовить. Всем хлопот хватит.

Крылов тоже без дела не сидел. Короткой лопаткой, похожей на солдатскую, расчистил место для костра. Дерновины с этой площадки сложил в штабелек под кедром: снимется лагерь, затопчут мужики последние искорки бивачного костра — вот и пригодятся дерновинки прикрыть выжженную плешь, залатать мирную лесную поляну.

Поначалу возчики посмеивались меж собой над чудачествами барина: лишнюю работу приискивает, и так-де лес не в обиде, эвон каким дуром прет… А потом привыкли. Пусть себе тешится. Ямки для мусора копает, плешины заделывает, в тетрадочку пописывает.

Над крыловским костром ямщики тоже попервости усмехались. Что за охота выкладывать березовые полешки торец к торцу, семиугольником?! То ли дело обыкновенный таежный кострище! Навалишь побольше сушняка, пару бревен под низ — и горит жарко, и одёжу сушит быстро. Но вскоре убедились, что и костер барина тоже имеет свои удобства. Ночью, когда нужно сторожить обоз, достаточно лишь подпихнуть бревешко к центру, и огонь стоит до самого утра.

В этот раз семиугольник получился особенно ловко. Березовые поленья, ровные и длинные, оставшиеся еще с прошлой ночевки, красиво белели на земле, и огонек уж домовито вился по скрученной сухой бересте. Вбить пару кольев, подвесить на перекладине котел… Вот так. Теперь и другими делами заняться можно.

Управившись с костерной постройкой, Крылов заспешил к подводам. Выискал опрокинувшийся поутру воз, ослабил веревки, стал осторожно снимать помятые корзины.

Помощники тут как тут — пегий дедок, числившийся объездным (ямщик, следящий за порядком в обозе), лёля Семена Даниловича, крестный отец значит, и щуплый костлявый отпрыск Акинфий, приблудившийся к обозу еще на выезде из Казани.

— Ц-ц! Как размахонились, бедные корзиночки-те! — сочувственно зацокал дедок.

— Побыстрей шараборься, — подстегнул его Акинфий. — Долго возжаешься. В деревню смотаться надо, посмотреть на ихние пугалища.

— А мне што, эт-мы живой рукой.

По говору Крылов давно определил — лёля из могилевских переселенцев: слова языком катает, словно оглаживает. Акинфий — коренной уралец; этот не гладит слова, а ломает, нарочно согласными чиркает, будто искру высекает. Скрытен парнишка. Скрытен и пролазчив. От такого всего ждать можно.

— Латать корзины придется, — объявил лёля озабоченно. — Вот энти четыре штуки. И короб. Дозволь прутье нарезать, барин?

Я в этом понимаю.

— Будь ласков, нарежь, — благодарно кивнул Крылов и обратился к Акинфию: — А ты холстину достань да вот здесь расстели. Я из корзин на нее выкладывать стану.

— Ваша воля, — вихрем снялся быстрый на ногу парнишка.

Без промедления вернувшись, он разбросил ряднину, для видимости потоптался минуту-другую — и затем исчез, будто провалился.

— Никитич, а и де ты? — из-за деревьев донесся зычный голос старшого.

— Здесь я, здесь, Семен Данилович. Что случилось?

— Вопрос есть, — подошел тот вразвалку. — Как насчет отлучки будет? Отпустишь в деревню похарчевать и помыться, али при тебе сядем?

— Зачем же сидеть? — Крылов проморгал от соринки голубые глаза, воспаленные от многодневного раздражения жарой и пылью, улыбнулся дружески. — Ступайте. По сменам.

Он понимал, что не харчи и не банька волнует сейчас мужиков, приспела охота выпить, гульнуть. Силой их не удержишь, крадком уйдут. Лучше уж по-хорошему…

— Ясное дело, по сменам, — радостно сопнул Семен Данилович. — Дозор оставлю. Лёлю свово, он за лошадьми присмотрит. Опять же Акинфия — у него глаз молодой. А в баньку мы тебя кликнем, Никитич. Побаловаться парком кому не охота?

— Не откажусь.

— Я и говорю!

Возчики собирались в отлучку шумно, спешно, боясь, как бы не передумал барин. Кряжистые, широкоплечие, неуклюжие в ямщицких армяках, с обветренными прокаленными лицами, заросшими косматыми бородами, они сейчас походили на школьников, счастливо избежавших субботки, традиционного дня расчетов за всю неделю розгами. Грустно и забавно было наблюдать за ними.