Уникум - [9]

Я дернула его за руку. Он очнулся и взглянул на меня.

— Что это? — слабым голосом спросил он.

— Нудисты и Леша, — спокойно ответила я. — Ничего особенного.

— Нудисты? А почему…

— Потому. Люди всякие бывают. Если ты не обуздаешь свой аппетит, через десяток лет станешь таким же, — сварливо ответила я, пытаясь за раздраженным тоном скрыть изумление, граничившее с шоком.

Леша, застенчивость которого в разговорах с малознакомыми людьми доходила до патологии, непринужденно болтал с совершенно голыми и совершенно посторонними личностями. Да еще какими! Я потрясла головой, надеясь, что это всего лишь галлюцинация. Но нет, нудисты остались на месте, Леша — тоже. Более того, он заметил нас и помахал рукой. Нудисты разом повернули арбузоподобные туловища и заколыхались в приветствии.

Краем глаза я заметила, как Прошка пошатнулся и начал оседать на камни. Я повернулась к нему. Интересно, зачем этому клоуну понадобилось изображать обморок? Поначалу я хотела возмутиться, потом поняла, что замысел не так уж и глуп, и решила подыграть Прошке. Если у Леши от перегрева ум зашел за разум, привести его в чувство можно лишь радикальными средствами.

Сзади послышался хруст камней.

— Что это с ним? — осведомился Леша, дернув Прошку за ногу.

— Обморок, — лаконично ответила я.

— С чего бы это?

— Увидел твоих новых знакомых. Откуда они взялись?

— Вчера приехали. Они тут каждый год бывают. Очень милые люди. Зовут Иван и Марья.

Я недоверчиво взглянула на него:

— А о чем ты с ними так оживленно щебетал?

— Представляешь, оказывается, Иван — главный хранитель статистического архива!

— Понятно.

Мне и в самом деле все стало понятно. Против страсти не попрешь, а Леша испытывал непреодолимую страсть к расписаниям и разного рода статистическим выкладкам. Скорее всего, он даже не заметил, что эти Иван да Марья невообразимо толсты и к тому же совершенно голы.

Прошка слабо застонал и приподнял голову. Я вспомнила о своей роли:

— Ты в порядке?

— Да. По-моему, я видел мираж.

— Это был не мираж. — Я решительно встала. — Пойдем, а то Леша от жары еще и не такое учудит.

Прошка встал и тут же снова пошатнулся. Я поддержала его и обернулась. Голые толстяки носились по пляжу. Кажется, они вздумали поиграть в салки.

Генрих с Марком вернулись часа через три, причем Генрих был весел, как птичка, а Марк — мрачен, как грозовое небо. От недоброго предчувствия у меня сжалось сердце.

— Угадайте с трех раз, кого мы встретили! — с ликованием в голосе предложил Генрих.

Взглянув еще раз на угрюмую физиономию Марка, я поняла, что трех раз мне не понадобится. Речь могла идти только о Мироне Полторацком. Я почувствовала, как к горлу подступает дурнота…

На первом курсе Мирон был соседом Прошки и Генриха по комнате в общежитии, поэтому все мы хорошо его знали, но относились к нему совершенно по-разному. Генрих, будучи патологически дружелюбным, относился к Мирону с симпатией, Прошка испытывал к бывшему соседу недоверие, но в общем-то признавал за ним определенные достоинства, Леша сторонился Мирона, а мы с Марком люто его ненавидели.

Мирон страдал комплексом неполноценности, который выражался в форме мании величия. Трудно сказать, что явилось причиной этого неприятного недуга — маленький ли рост, неказистая внешность или армия, где он успел отслужить перед поступлением на факультет, но результат получился отталкивающий. Агрессия из Мирона так и перла, замашки фельдфебельские; он не выносил, когда ему перечили, и, фигурально выражаясь, размазывал своих оппонентов по стенке, а бывало, и в прямом смысле пускал в ход кулаки. Если добавить, что кулаком он мог бы убить быка — ну, не убить, так покалечить, — то станет ясно, что желающих поставить его на место как-то не находилось.

Мирон стремился к первенству во всем и зачастую, приложив титанические усилия, добивался своего. Такой волей к победе можно было бы только восхищаться, если бы не одно «но»: Мирон самоутверждался, унижая своих соперников. Главным достоинством в его глазах была принадлежность к мужскому полу. Самое страшное оскорбление в его устах звучало примерно так: «Разве ж это мужик? Тьфу!» С интеллигентными мехматовскими мальчиками он держался презрительно-высокомерно, разговаривал вечно с подначкой, а стоило кому-нибудь взять с ним тот же тон — лез в драку.

Наивный и доброжелательный Генрих всего этого просто-напросто не замечал. Он не слышал зубовного скрежета, когда Мирон проигрывал ему в шахматы, считал невинной шуткой обращение «вы, гнилая интеллигенция…», не видел завистливого блеска в глазах однокашника, когда ему, Генриху, профессора пели дифирамбы и обещали блестящее будущее. Мирон всегда оставался для него неглупым веселым парнем и хорошим товарищем. И надо сказать, что Мирон отношение Генриха ценил и старался при нем не зарываться.

Более проницательный Прошка на счет соседа по комнате не обманывался. Но, несмотря на кажущуюся задиристость, Прошка конфликтов терпеть не может — я имею в виду настоящих конфликтов, а не дружеских пикировок, — поэтому всегда старался держаться с Мироном по-приятельски ровно. Мирон, в свою очередь, тоже на рожон не лез, относясь к Прошке с презрительным равнодушием.