Уничтожьте всех дикарей - [35]

Дальше упаковывают пассажиров. В машине три скамьи: одна для женщин, вторая для чёрных мужчин и третья для туарегов. Меня сажают к туарегам. Внутрь втиснулось тридцать два человека. Считается, что в помещении не тесно до тех пор, пока ты ещё можешь облизнуть губы. Два кондуктора для начала толкают автобус, чтобы завести, затемсами заскакивают внутрь и с грохотом захлопывают дверь.

До Агадес добрых 150 миль. Пустыня покрыта чешуёй огромных окаменевших пластов. Она шелушится, подобно сухой коже… Наконец появляется первая тонкая бледная степная трава, солёная на вкус, растущая во впадинах, светлая, соломенная, сияющая, как пушок на руке.

Я знаю такую траву по известняковым пустырям Эланда и заброшенным известняковым карьерам на Готланде. В этой низенькой белесой траве есть свет, который делает меня как-то особенно счастливым.

Посреди всего этого запустения мы сидим, тесно прижатые друг к другу: тело к телу, дыханье к дыханью.

Стройные юные туареги в медно-красных покрывалах, с длинными, тёмными ресницами, погружённые в глубокое молчание; со всех сторон их окружают громко смеющиеся мужчины с сияющими улыбками и широкими задами и шумные красочные женщины.

И это те самые дикари, которых, как считал Дарвин, цивилизованный белый человек должен уничтожить? Трудно себе это представить, когда сидишь рядом с ними в одном микроавтобусе.

102.

Отель «Л’Эр» в Агадес когда-то был султанским дворцом. Он знаменит своим обеденным залом с четырьмя толстыми колоннами, которые едва могут обхватить два человека, и комнатами, вечно тёмными, в каждой и которых есть отдельный выход на террасу на крыше — к вечерней прохладе.

Оттуда, сверху, я оглядываю рыночную площадь, где только что остановился новый «Пежо-504». Двое молодых людей в блестящих костюмах выпрыгивают из машины и подходят к старику возле небольшой, покрытой металлом конторки, украшенной двумя перекрещёнными конвертами. Они садятся на корточки в пыли и ждут, пока старик напишет им письмо.

Кто же тогда обречён на гибель? Эти ли два сияющих безграмотных юнца или грамотный старик?

Он опирается на стену минарета высотой в семнадцать этажей с торчащими наружу балками, как у какого-нибудь колючего фрукта. Внутри — винтовая лестница, которая становится к концу такой узкой, что уже нельзя повернуться. Все должны подняться наверх, прежде чем кто-нибудь сможет спуститься вниз.

Солнце искрится в маленьких круглых зеркальцах, украшающих квадратные столбики в лавке торговца мебелью. Несколько изъеденных солью тамарисков отбрасывают на песок жидкие тени.

Первый вечерний ветер доносит глухое потрескивание древесного угля и шум мельницы, которая принимается молоть зерно к вечернему ужину. «Родной край» уже открыл свои двери; «Уютный уголок» и «Здравствуй, Африка» скоро откроются.

Я продолжу завтра утром. Передо мной проблема: показав, что биологические виды могут исчезать, Кювье привёл своих современников в ужас. Семьюдесятью пятью годами позже никто почти и бровью не повёл, когда Дарвин утверждал, что на уничтожение обречены целые человеческие расы.

Что же произошло? Кто такие эти тасманийцы, о которых говорил Уэллс? Кем были гуанчи?

103.

Гуанчи были развитыми племенами, которые жили как в каменном веке и говорили на берберском наречии. Они были первыми, кого уничтожила европейская экспансия.[61] Выходцы из Африки, гуанчи долгое время жили на «счастливых островах», сегодня именуемых Канарскими, потеряв всякое общение с континентом. По всем оценкам, численность их достигала восьмидесяти тысяч — это до того, как прибыли европейцы.

В 1478 году Фердинанд и Изабелла отправили экспедицию с лошадьми и оружием на Большие Канарские острова. Равнины были с лёгкостью захвачены испанцами, но в горах гуанчи упрямо продолжали вести партизанскую войну. Наконец в 1483 году шестьсот воинов и тысяча пятьсот женщин, детей и стариков — всё, что осталось от некогда многочисленного народа, — капитулировали.

Лас-Пальмас сдался в 1494 году. Тенерифе продержался до 1496-го. И вот навстречу испанцам вышла последняя женщина гуанчи и дала знак подойти поближе: «Больше некому воевать, некого бояться, — все мертвы».

Эта история стала легендой. О ней помнили и четыреста лет спустя, когда Каннингем Грэм писал «Мечту Хиггинсона».

Не лошади и не ружья решили исход войны. Победили микробы. Местные называли неизвестную болезнь модорра. Из пятнадцати тысяч обитателей Тенерифе удалось выжить лишь горстке.

Леса были очищены, флора и фауна европеизированы, гуанчи потеряли свою землю и таким образом — и свою жизнь. Модорра возвращалась несколько раз, бушевали дизентерия, пневмония и венерические заболевания.

Те, кто пережил болезни, умерли от унижения — утраты близких, друзей, языка, образа жизни. Когда Джироламо Бенцони посетил Лас-Пальмас в 1541 году, там оставался лишь один гуанчи, восьмидесяти одного года от роду и неизменно пьяный. Гуанчи вымерли.

Этот архипелаг в восточной Атлантике стал яслями европейского империализма. Именно там его первопроходцы выяснили, что европейские народы, растения и животные прекрасно приспосабливаются даже в тех местах, где не их существовало в природе. Европейцы также узнали, что даже если коренные обитатели превосходят их численностью и оказывают ожесточённое сопротивление, — они будут побеждены, да попросту уничтожены — хотя никто по-настоящему и не понимает, как это происходит.