Унесенные за горизонт - [2]

Дети и внуки живут своей жизнью — и это хорошо.

Но делиться своими мыслями и переживаниями с ними ― мне неудобно. Им трудно понять и меня и ― время. Мое время. Невольно замыкаешься в себе. Так, паясничаю с ними иногда, бросаю реплики посмешнее... Смеются, думают, и мне весело..

Часть 1. Игорь

В феврале сорок третьего года настроение было приподнятое ― отсвет победы под Сталинградом лежал на наших лицах.

В день Красной Армии я пришла в кабинет заведующего отделом науки ЦК КПСС Сергея Георгиевича Суворова.

― Знакомьтесь, — сказал Сергей Георгиевич, одной рукой подавая бумагу, а другой указывая на сидевшего в кресле военного.

― Иван Васильевич Кузнецов. Только что прибыл из армии. Возможно, вам придется работать вместе.

Занятая чтением приказа о зачислении на работу в качестве помощника завотделом, я буркнула свое имя и небрежно протянула руку. Военный приподнялся с кресла. Свет упал на его худое, вытянутое, с большим носом лицо (глаза скрывались за очками в темной роговой оправе), и я увидела, как блеснули в улыбке белые зубы.

Суворов уговаривал Ивана Васильевича на работу в ЦК, на что тот явно не соглашался. Худенький мальчик — он определенно не был мужчиной моей мечты. Не дожидаясь окончания их переговоров, я распрощалась и ушла.

На следующий день я приступила к работе в отделе, а в обеденный перерыв встретила в коридоре вчерашнего нового знакомого и двух инструкторов, с которыми Суворов меня познакомил чуть раньше. Эта тройка взяла надо мной как бы шефство. Работали они в другой комнате, но, отправляясь обедать, никогда не забывали зайти за мной. Единственная женщина в компании, кокетничала я напропалую. Закатывалась хохотом от любой остроты или шутки, на которые особенно был горазд Саша Головин. Парируя его необидные колкости, я воображала, что делаю это не менее остроумно. Иван Васильевич не позволял себе смеяться громко ― лишь иногда по его губам пробегала улыбка; временами ловила на себе серьезный взгляд больших голубых глаз (очки он носил в это время редко), мне делалось неловко, и начинало казаться, что веду я себя неправильно и что он осуждает меня за развязность.

В то время я часто ходила на почту — посылала деньги Алеше Мусатову и детям, жившим на Урале. И однажды встретила там Ивана Васильевича. Я уже знала, что его родители живут с ним, в Москве.

― И кому же вы посылаете деньги? ― полюбопытствовала я.

― Жене и сыну, они в эвакуации.

Увидев мое удивление, он рассмеялся:

― Я женат двенадцать лет, и у меня могло бы быть три сына. Двое умерли.

― Простите... Сколько же вам лет?

― Тридцать два.

― От силы давала двадцать три.

Он опять засмеялся.

― Это было бы замечательно... К сожалению, молодость прошла.

Я пошутила:

― А я рада! Значит, вам можно поухаживать за такой старушкой, как я. А то сидите таким букой в нашей компании.

― С Головиным не хочу соревноваться, ― вдруг с какой то явной обидой в голосе сказал он.

Я смутилась, замолчала, и так, молча, мы добрели до здания ЦК.

С той поры на выходе из столовой или кинозала он с подчеркнутой учтивостью принимал из рук гардеробщика мое пальто и помогал одеться. Это, как ни странно, меня трогало, а у Головина вызывало смех. Что за китайские церемонии? Но Иван Васильевич был невозмутим и продолжал оказывать мне знаки внимания. Вдруг мне стало не хватать его общества, а присутствие других просто раздражало. Видно, и его тоже. Мы стали обедать вдвоем, а в оставшееся от перерыва время прогуливались по набережной Москвы-реки и вдоль стен Кремля.

Мы много говорили, вернее, говорила я, а он слушал, и так внимательно, что говорить хотелось бесконечно. А историй у меня хватало...

Бирюлево-Товарное

Я родилась под Москвой ― в Бирюлево, под грохот проходящих поездов, лязг вагонных буферов на «горке» и скрежет тормозных «башмаков». В 1905 г. мой отец Нечепуренко Харитон Филиппович приехал на эту сортировочную станцию, скрываясь от полиции Старо-Оскольского уезда, где был помощником волостного писаря, а в свободное от работы время строчил для крестьян жалобы на местное начальство губернатору и царю. Земляки пристроили его на должность конторщика станции. Затем он стал кассиром-таксировщиком, билетным кассиром, а потом уже дежурным платформы «Герасимовская[1]».

Мои братья Алеша, Сима, Петя и маленький Коля росли и учились в деревне Мышинка у бабушки, под Старым Осколом; меня же, единственную девочку в семье, моя мама Феодора Кронидовна предпочитала «держать под боком».

Дрова в печи прогорели, мама торопилась поскорее посадить в нее хлеб и, тяжело дыша, месила тесто. Вдруг я услышала крик и в ужасе оглянулась. Мама схватилась за живот.

― Беги за Петром Петровичем! ― выдохнула она.

В коридоре я с разбегу налетела на соседку.

Фельдшер жил в нашем железнодорожном доме, только вход к нему ― с другого крыльца. Он спокойно выслушал мой испуганный лепет, вымыл руки и пошел со мной.

Постель родителей стояла за перегородкой ― оттуда доносился слабый детский плач. Соседка крикнула;

― Таз с водой!

Петр Петрович не спеша наполнил таз и, нечаянно выплескивая воду, отправился за перегородку. Я нырнула следом, меня прогнали, но все же мельком увидела красное скользкое тельце.