Унесенные войной - [93]

К тому же в Кустале они были не одни: у Мартина и Клодин в феврале прошлого года родился сын. Мальчика назвали Оливье, и Матье души не чаял в ребенке. Как только малыш научился ходить, дед отвел его на известняковые плато, водил его там по дорогам, держа за руку (как долго об этом мечтал), счастливый, показывал малышу места, которые в будущем станут его имением, таким, которое хотя бы здесь никто и никогда у него не отнимет. Малыш сильно походил на Виктора, его убитого сына: у Оливье была такая же темная шевелюра и такие же черные глаза, как были у него, и Матье порой, глядя на внука, начинал вспоминать Аб Дая двадцатью годами ранее, когда он вот так же водил за руку Мартина и Виктора. Он пытался убедить себя, что ничего не произошло, что он все еще в Алжире, что, повернув голову, он сможет увидеть Блидийский Атлас, укрытый в знойной дымке, их теплицу, виноградники, дом, построенный его собственными руками.

— Ты спишь? — спрашивал ребенок.

— Не совсем, — отвечал Матье. — Я грежу.

— Грезить нехорошо, — говорил ребенок.

— Да? Почему же это?

Матье никогда не признавался, чем объяснялась его привязанность к внуку, но он не испытывал никаких угрызений совести. И к тому же Мартин был жив, жив и здоров, рядом с ним, и Матье был счастлив находиться с ним рядом, даже если в семьдесят два года его собственные силы заметно поубавились. Большей частью Мартину помогала на виноградниках Клодин. Это была стройная молодая женщина, полная сил, отважная и всегда с уважением относящаяся к своим новым родителям. Матье и Марианна не могли на нее нарадоваться. Поскольку в ее семье остался брат, которому в будущем полагалось все семейное имущество, Клодин полностью посвятила себя новой жизни, новой семье, своему домику и виноградникам. Мартин устроил с соседними фермерами соревнование за место в классификации качества винограда. Они надеялись получить его как можно быстрее и затем продавать свое вино за большие деньги, к тому же кагор всегда пользовался спросом. Это было крепкое вино, забравшее силу у разогретого солнцем кальция, даже у самого света, который теперь сладостно обжигал ротовую полость, оставаясь затем бархатным фруктовым послевкусием. Нельзя не признать, они правильно сделали, что приехали сюда, на холмы Лота, с которых начинался Юг, Великий Юг, доходящий до моря и продолжающийся за ним в Алжире.

Было одиннадцать часов, и в то утро Матье привел домой внука после прогулки вокруг дома. Матье выпил полстакана разбавленного водой вина, затем, уже выходя, сообщил жене, что хочет спуститься вниз — обработать бочки.

— В такую жару дела могут и подождать, — заметила ему Марианна.

Он не ответил. Невозможность помогать сыну и невестке, как ему бы того хотелось, начинала раздражать Матье. И если вдобавок он не сможет работать в тени, это будет уже печально. Он пересек двор, толкнул дверь гаража, спустился в погреб под полом, высеченный в камне, где царил приятный полумрак. На утоптанном земляном полу Матье заметил обрывок веревки и наклонился, чтобы поднять его, как он привык делать в Аб Дая, когда еще строил свой дом и старался пустить в дело все, даже самый маленький предмет, ничтожные остатки материалов.

В тот самый момент, когда Матье согнулся пополам, а его руки коснулись веревки, он ощутил давление страшной силы, стиснувшее намертво его грудь в нескольких сантиметрах ниже горла. Боль была настолько сильной, что он застонал, затем его взор затуманился и Матье упал на камень, пытаясь вдохнуть воздух, которого вдруг стало не хватать. С ним стряслось что-то серьезное, что-то, чего он всегда опасался, зная, что придет день расплаты за ежедневный тяжкий труд, часто изматывавший его. Матье пытался дышать, широко открыв рот, но боль в груди все не утихала. Он сел, опираясь спиной на бочку, не в состоянии вытереть пот, выступающий на лбу и стекающий обильно на щеки и шею. Старик нашел положение, в котором мог хотя бы нормально дышать. Нужно было немного выждать: боль уйдет так же незаметно, как и пришла. Но скоро взор окончательно затуманился, и Матье потерял сознание и свалился набок с громким, не услышанным им самим стоном.

Когда он пришел в себя, намного позже, то первой увидел Марианну, затем Мартина и, наконец, врача из Эспера, прятавшего шприц в свой саквояж.

— Не переживайте, «скорая помощь» вот-вот будет, — говорил он.

— Скорая помощь? Какая скорая помощь?

— У вас был сердечный приступ. Вас сейчас отвезут в больницу в Кагор.

Матье хотел возразить, но на это уже не осталось сил, поскольку боль не унималась, уже не такая сильная, но все еще не дававшая забыть о себе ни на миг. Чтобы больше не встречаться с встревоженным взглядом жены и сына, он закрыл глаза. Тогда ему показалось, что он снова теряет сознание, но что-то еще связывало его с этим миром живых.

— Малыш, — прошептал он. — Оливье.

— Он здесь, — раздался голос, должно быть, принадлежащий Марианне.

Матье сразу успокоился. Позже он осознал, что находится в машине, из-за разбудившей боль тряски. Он смог открыть глаза, заметил какие-то деревья и ясное синее небо, такое синее, что старик подумал, что он снова в Алжире. Тогда Матье с облегчением вновь закрыл глаза. Ему приснились кошмары войны и отъезд на большом белом корабле. Он ехал по дороге из Аб Дая и мог видеть в окно апельсиновые деревья, чьи плоды были словно фонарики в наступающей ночи.