Унесенные войной - [87]

— Я открою, — сказал Шарль Матильде. — Не отрывайся.

Он положил свое перо с красными чернилами и спустился по скрипящим под ногами деревянным ступеням. Шарль открыл дверь и был весьма удивлен, увидев на пороге монашку. Однако же ее светлые зеленые глаза кого-то напоминали.

— Ты не узнаешь меня? — произнесла монахиня, и этого оказалось достаточно, чтобы Шарль понял, что эта дама, эта монахиня, была его сестрой Луизой, давно уехавшей в Африку и не присылавшей оттуда никаких вестей.

— Луиза, — произнес он. — Но возможно ли это?

— Я уже два года как постриглась в монахини, — сообщила она. — Я не хотела тебе писать, думала, что ты вряд ли поймешь, и решила приехать поговорить с тобой с глазу на глаз.

И еще добавила странным голосом:

— Меня так сильно удерживали от этого.

Он не ответил, долго рассматривая сестру, не в состоянии произнести ни слова или сделать хоть малейшее движение.

— Ты не хочешь обнять меня? То, что я стала сестрой Марией Луизой, еще не значит, что я не могу обнять своего старшего брата.

Шарль нагнулся, неуклюже обнял ее и, отстраняясь, улыбнулся.

— Луиза, сколько же времени мы не виделись? — пробормотал он.

— Я не приезжала во Францию шесть лет.

— Пойдем в дом, поднимайся за мной, — пригласил Шарль.

Они поднялись на второй этаж, и Матильда тоже была немало удивлена, но постаралась не показывать этого. Они остались в гостиной с глазу на глаз, немного стесненные, будто ставшие чужими друг другу после такой долгой разлуки и стольких событий.

— Итак, — начал Шарль, стремясь быстрее разорвать нависшую тишину.

— Итак, я оставалась единственной медсестрой, не принадлежавшей к ордену, и потому решилась в конце концов присоединиться к своим сестрам. Вот и все. Это произошло очень естественно, я каждый день подолгу находилась в их компании, жила среди них, страдала и любила наравне с ними.

Луиза улыбнулась, продолжая:

— В нашем диспансере лечатся сотни детей.

— Ты все так же живешь в Яунде? — поинтересовался Шарль.

— Нет. Мы сейчас переместились в центр страны, на плато Адамуа, на высоту восьмисот метров над уровнем моря, где сухой сезон длится семь месяцев.

— Не слишком ли суровые условия?

— Я уже привыкла.

На ее лице и вправду читалось некое спокойствие, сильно впечатлившее Матильду и Шарля. Но особенно Матильду, которая всегда очень сдержанно относилась к служителям культа. Ее атеизм был унаследован от родителей — учителей и был еще больше привит воспитанием в Эколь Нормаль. Шарль же в глубине души сохранил понимание религии, переданное ему матерью, а у Луизы это выразилось в поступке, в действительности не особенно его удивившем.

Луиза с воодушевлением рассказывала о проблемах, которые приходилось преодолевать в Африке: соперничество между племенами, не менее чем двумя сотнями народов, среди которых банту занимали доминирующую позицию; нехватка гигиенического комфорта, засухи, плохое питание, африканские эпидемии, для борьбы с которыми они приложили все усилия: малярия, корь, туберкулез и иногда еще проказа, от которой никак не удавалось избавиться окончательно.

Рассказывая, Луиза улыбалась, будто ей нечего было страшиться жизни в подобных условиях и словно ее миссия, наоборот, полностью ее удовлетворяла. Пока она говорила, Шарль видел, как Матильда замыкалась в себе, и подозревал, что ей захочется задать много вопросов, как только Луиза закончит свой рассказ. Он также теперь замечал, насколько его сестра похожа на их мать, Алоизу, и это сходство очень трогало его.

— А разве не существует больниц и диспансеров вне религиозных орденов? — вдруг спросила Матильда.

— Есть несколько в больших городах, — отвечала Луиза, — но настоящие проблемы возникают в глубинке. После объявления независимости в 1960 году страна раскололась надвое: север сблизился с Нигерией, а юг — с бывшим французским Камеруном. Это событие обострило многие проблемы. Никто не знает, объединятся ли эти земли однажды в единое государство или их ждет окончательный раскол. Там очень сложная обстановка, как и во всех африканских странах, недавно получивших независимость.

— Но это же наверняка лучше, чем колонизация, — заметила Матильда, уязвленная в своих убеждениях.

— Однажды станет лучше, — ответила Луиза все с той же уверенностью в голосе. — Во всяком случае, все на это надеются.

Спокойствие Луизы уменьшило опасения Шарля. Он понял, что ничто — ни слова, ни вопросы — не в силах прогнать улыбку с лица сестры и сделать ее голос строже. Луиза нашла в своей жизни смысл, так сильно не похожий на смысл его жизни, но она несомненно была счастлива, и даже больше, чем счастлива: ее радовала жизнь в этой далекой от родины стране. Матильда также поняла это. Никак не проявив это внешне, она втайне была взволнована, и ее отношение к Луизе заметно смягчилось.

Все два дня, пока Луиза оставалась в Тюле, Матильда изо всех сил старалась понять Африку и положение женщин в ней, совсем забыв, что разговаривает с монахиней.

В воскресенье они отправились на могилу Эдмона и родителей в Сен-Винсен, затем побывали в Пюльубьере, куда Луиза возвратилась с большой радостью. Она нашла Одилию и Робера очень изменившимися, молчаливыми, почти угрюмыми, но даже в их компании ей удавалось находить слова, смягчающие резкость их нелегкого разговора. Луиза захотела посмотреть окрестности, дорожки, по которым ходила ребенком, останавливалась перед каждым домом деревушки, пешком пошла по дороге в Сен-Винсен, по которой она ходила в школу, а затем сказала всем, что время ее отпуска подошло к концу. И в ее голосе не прозвучало ни намека на сожаление, ни капли ностальгии. Все та же улыбка играла на ее устах, когда Шарль с Матильдой прощались с ней на перроне Тюльского вокзала. Когда поезд тронулся, Шарль подумал, что, наверное, никогда больше не увидит вновь свою странную, сильно изменившуюся сестру, в которой никогда раньше не замечал подобного внутреннего богатства, даже по вечерам, когда после школы они засиживались вместе под присмотром их матери Алоизы на большой кухне.