Унесенные ветром. Век XX - [3]

А Уэйд рассуждал совсем по-взрослому. Более того, у него была уже своя система взглядов, значительно отличающаяся от взглядов тетки. Сьюлин не понимала его энтузиазма относительно комитетов Ассоциации:

— Послушай, Уэйд Хэмптон, — сказала она. — Янки наконец-то убрались от нас. Двенадцать лет они пытались впрячь нас в свою Реконструкцию, пытались испортить негров, суля им небо в алмазах, пытались заставить южан забыть о том, кто они есть, и подписать Железную клятву. И что в результате? Они ушли. Но теперь они создают эти «амбары», силясь не мытьем, так катаньем одолеть Юг.

— Но почему же Юг, тетя Сьюлин? — Уэйд говорил ломающимся баском. — Отделения Ассоциации существуют везде, и на Востоке и на Западе. Именно они и не дают янки окончательно закабалить всех фермеров, вне зависимости от того, где они возделывают землю или пасут скот. Ты посмотри вокруг. Большинство участков заложены и перезаложены, комиссионеры с Востока дерут по три шкуры — они берут комиссионные даже за то, что предоставляют возможность взять кредит под грабительский процент.

— Ох, Уэйд, не мое это, конечно, дело, но я пока не вижу особого прока в этой Ассоциации. Ведь удавалось же нам до сих пор и хлопок вывозить и семена закупать.

— Именно: до сих пор. Ходят слухи, что хлопок будет дешеветь и дальше, а железнодорожные тарифы — расти. Уже этой осенью нам трудно будет свести концы с концами, не так ли, дядя Уилл?

Уилл Бентин, спокойно слушавший разговор и не вмешивавшийся в него, кивнул.

2

Месяц преодолел гряду соснового леса, и вся округа словно бы покрылась платиновой оболочкой. Тишина нарушалась только нестройным хором лягушек, их кваканье то затихало, то усиливалось, когда ветер дул со стороны болотистой поймы реки Флинт. Ветер приносил с собой прохладу и сырость, столь желанные после первого жаркого дня в этом году.

Уэйд лежал без сна, хотя очень устал за сегодня. Огромный дом безмолвствовал, храня призрачные тени прежних обитателей. Уэйд почти не помнил своего деда Джералда — нечто седое, маленькое, тихое. Зато помнил тетю Мелли, когда-то жившую здесь. Она его понимала, говорила с ним, как со взрослым, она его любила. Теперь тетушки Мелани нет. И Бонни нет, его сестры. Уэйд вспомнил, как закашлялся, выпив за здоровье новорожденной, за здоровье Бонни, рюмку разбавленного кларета, и как Ретт Батлер хлопал его по спине. Бонни была веселой и жизнерадостной. Да и дед Джералд, говорят, тоже когда-то был крикливым, шумным, подвижным. Рассказывали, что его надломила смерть жены. Свою бабушку Эллин он уж точно не помнит. Странно, они лежат сейчас на кладбище совсем недалеко отсюда, всего в сотне ярдов с небольшим от дома. «Бабушка Эллин…» Да ведь ей было всего тридцать пять лет, когда она умерла. Столько сейчас его матери, Скарлетт.

Да, было время, когда он скучал без матери, тосковал по ней. Он любил ее. Но больше боялся. Прислушиваясь к своим ощущениям, Уэйд мог твердо сказать сейчас, что он почти не любит свою мать. И было бы лучше для него, если бы разлука длилась намного дольше, как можно дольше. Полоса отчуждения становилась все шире и шире, она зарастала травой забвения и равнодушия, как зарастает травой и кустарником полоса невозделываемой земли.

Уэйд стал теперь задумываться над тем, для чего же люди связывают свои судьбы с судьбами других людей. Ему был понятен случай Уилла и Сьюлин. Для Уилла Бентина свой дом, своя семья были такими же естественными вещами, как потребность дышать, жить. Невозможно представить Уилла без семьи и дома. Иначе для чего тогда его надежность, его основательность, трудолюбие, обязательность? Кому они нужны, если не Сьюлин и дочерям — и в первую, и в последнюю очередь?

Для Сьюлин брак значил, пожалуй, то же, что он значит для большинства женщин. Хранительница очага, которая все же больше получает, в то время, как Уилл больше отдает. Но так уж Уилл создан, чтобы отдавать больше. Ему постоянно нужен кто-то, кому он мог бы отдавать.

А вот зачем он, Уэйд, был нужен своей матери? Вопрос прозвучал бы странно, нелепо, попробуй он задать его не себе, а кому-то другому. Но для него такой вопрос имел смысл и значение. Если быть откровенным, то следует признать, что мать никогда не любила его — во всяком случае так, как человек должен любить своего детеныша. Он никогда не испытывал желания найти у нее прибежища, опоры. Старая большая негритянка Мамушка была опорой. Даже Ретт Батлер, человек, в сущности, чужой для него, был опорой. Про тетю Мелани и говорить нечего — добрая, мудрая, бесконечно терпеливая, она говорила с ним обо всем, не играя, не подстраиваясь при этом.

Очень жаль, что нет тети Мелани. Очень жаль, что ее мужа тоже, по существу, нет. Участь Джералда О’Хара, умершего вскоре после ухода жены была для него желанным исходом. Так не случилось.

Уэйд подумал, что он, пожалуй, ведет счет потерям — как своим, так и чужим — с несвойственной его возрасту горечью, пессимизмом. Он рано разочаровался во многом, а ведь ему только девятнадцатый год. Боязнь быть брошенным, оставленным свойственна ему с детства, она преследовала его неотступно, постоянно. Он стал лгать себе, убеждая себя в том, что люди, которых он любил, в которых нуждался, не так уж много значат для него. И, похоже, уверовал в это, убедил себя.