Ундина - [22]

— Дорога идет под гору, — добавил он, — и моим лошадям это будет нетрудно.

Рыцарь принял предложение и сел с Бертальдой в повозку, конь послушно поплелся за ними, а возница бодро зашагал рядом, внимательно поглядывая по сторонам. В тишине и сгущавшемся мраке ночи под замиравшие звуки удалявшейся грозы Бертальда и Хульдбранд наконец-то почувствовали себя в безопасности; они всецело отдались блаженному ощущению неторопливой и удобной езды. Между ними завязалась задушевная беседа. Он нежными словами упрекал ее за своенравный побег; она смиренно и растроганно просила простить ее, и все, что они произносили, источало свет, подобно лампе, которая во мраке ночи подает любовнику знак, что возлюбленная ждет его. Рыцарь не вдумывался в значение произносимых ею слов, ибо чувствовал истинный смысл того, что она хотела сказать, и отвечал только на него. Вдруг возница визгливо гикнул:

— Эй, пошли! Скачите, кони, живей, что есть мочи, припомните, кто вы такие!

Рыцарь высунулся из повозки и увидел, что лошади бредут или вернее почти плывут в бурлящей воде; колеса повозки поблескивали и шумели как мельничные, а возница взобрался на повозку, спасаясь от набегающей волны.

— Что это за дорога? Ведь она прямо ведет в реку! — крикнул Хульдбранд вознице.

— О нет, господин рыцарь, — усмехнулся тот в ответ. — Как раз наоборот. Это река хлынула на дорогу. Оглянитесь-ка, видите, все залито!

И в самом деле, все дно долины колыхалось и бурлило от взбунтовавшихся, растущих на глазах волн.

— Это Кюлеборн, тот злобный водяной, хочет потопить нас! — воскликнул рыцарь. — Нет ли у тебя, дружище, еще какого-нибудь словечка против его колдовства?

— Пожалуй, есть одно, — молвил возница, — но я не могу и не желаю произнести его, пока вы не узнаете, кто я такой!

— Время ли сейчас загадывать загадки? — крикнул рыцарь. — Вода поднимается, и какое мне дело, кто ты такой?

— Кое-какое дело все же есть, — откликнулся возница, — ведь Кюлеборн — это я сам! — И его искаженное злобной ухмылкой лицо заглянуло в повозку; но и повозки уже не было, и лошадей — все растеклось, изошло пеной, рассыпалось шипящими брызгами, и сам возница взвился в воздух гигантским водяным столбом, смыл тщетно барахтавшегося коня и словно башня навис над головами тонущей пары, готовый безвозвратно похоронить их под собой.

И тут сквозь грохот воды раздался мелодичный голос. Луна вышла из-за туч, и озаренная ее светом на склоне горы показалась Ундина. Она грозила волнам, журила их, и вот уже зловещий водяной столб с ропотом и ворчанием исчез, вода тихо заструилась в лунном сиянье, и Ундина, словно белая горлинка, спорхнула с вершины горы, схватила рыцаря и Бертальду и унесла с собой, вверх на зеленую сочную лужайку; там она дала им подкрепиться изысканными яствами, придавшими им мужества и сил; потом помогла подсадить Бертальду на своего белого иноходца, и таким образом все трое добрались до замка Рингштеттен.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

ПОЕЗДКА В ВЕНУ

После этого происшествия жизнь в замке потекла мирно и спокойно. Рыцарь все более убеждался в ангельской доброте Ундины, которая таким чудесным образом проявилась в Шварцтале, подвластном Кюлеборну, когда она вовремя подоспела, чтобы спасти их. Ундина тоже пребывала в спокойной уверенности, которая всегда живет в душе, твердо знающей, что она на верном пути. К тому же во вновь пробудившейся любви и уважении супруга ей маячил проблеск надежды и счастья. Бертальда, со своей стороны, всячески изъявляла благодарность и робкое смирение, нисколько не стремясь поставить это себе в заслугу. Всякий раз, когда кто-нибудь из супругов пытался объясниться с ней по поводу замурованного колодца или приключений в Шварцтале, она горячо просила пощадить ее, ибо история с колодцем повергала ее в стыд, а воспоминание о Шварцтале — в ужас. Поэтому она так ничего и не узнала ни о том, ни о другом; да и к чему ей это было? Итак, мир и радость зримо воцарились в замке Рингштеттен. Все твердо были уверены в этом и полагали, что отныне жизнь будет дарить им одни лишь прекрасные цветы и плоды.

В таких обнадеживающих обстоятельствах пришла и миновала зима, и весна глянула в окно радостно настроенным людям своими светло-зелеными побегами и ясным голубым небом. Ей было так же хорошо, как им, им — как ей. Что же удивительного, что весенние аисты и ласточки пробудили в них жажду странствий! Однажды, гуляя, они спустились в долину к истокам Дуная, и Хульдбранд стал рассказывать о красоте этой могучей реки, которая все набухая и ширясь, течет между цветущими землями, как на берегах ее сверкает пышная пленительная Вена и с каждым шагом растет мощь и величие реки.

— Как чудесно было бы проехать по Дунаю до самой Вены! — вырвалось у Бертальды, но она тут же спохватилась и, покраснев, умолкла, вновь обретая свое нынешнее смирение и скромность. Именно это и растрогало Ундину, и движимая желанием доставить радость своей подруге, она сказала:

— А кто же мешает нам предпринять это путешествие?

Бертальда была вне себя от радости и обе женщины сразу же принялись живейшими красками рисовать себе приятное путешествие по Дунаю. Хульдбранд присоединился к ним, но внезапно с тревогой шепнул Ундине на ухо: