Унция или Драгоценное Ничто - [43]

Однажды мне приснился сон,

Был мук и страха полон он:

Вокруг клубилась темнота,

А вдалеке плыла звезда.

И блеск безжизненных огней

Был мёртвой ночи ледяней,

Вокруг клубилась темнота,

Внутри царила пустота.

А я всё шёл и видел сны,

И это царство тишины

Тисками мне сжимало грудь,

И убивал надежду путь.

Но я всё шёл и видел сны,

И в снежных отблесках они

Мне говорили: подожди,

Ведь все идут, и ты иди.

Там наш не правил Зодиак,

Не посылал и малый знак,

И иглы огненного льда

С собой несла моя пята.

У страха не было лица,

Пути не виделось конца,

А был лишь сон, подлёдный сон,

Я проклят был и осуждён!

Послышался новый зубовный скрежет, и комета умолкла, словно что-то вспоминая, но скоро продолжила:

Быть может, бросив глупыша,

Одна пошла моя душа

Разведать дальние пути:

К чему могу её свести,

В какой карающий чертог –

Движеньем рук, броженьем ног

И неподвижностью ума,

Ведь ей и так меж нас тюрьма.

И вот, дрожа, глотая мрак,

Я брёл, как проклятый бурлак,

Что тащит баржу вверх реки,

А в барже тяжкие грехи.

И с той поры – жутки, страшны –

Ужасней мне не снились сны,

Но страх тех давних грёз почил

И ничему не научил…

– И ничему не научил! – с горечью повторила голова. – О, начало того пути было таким же безлюдным, как дорога в лесу, на которой я встретил тех детей…

Она мелко затряслась, осыпая Унцию снежной пылью.

– Да, это была ночь. Но всё дело в том, какая это была ночь! Это была не та ночь, по краю которой ходит рассвет. Нет, она была безысходной, и ты, Ничто, знаешь, что это такое. Я находился в чёрной комнате с непроницаемыми стенами, в комнате, узкой как миг, отделённый от другого мига переборкой, не пропускающей надежды. Но разве смерть во времени может сравниться с гибелью там, где его нет! Теперь-то я знаю, что сон предостерегал меня. Но, предостерегая, ничему не научил… Но как можно понять огонь, пока не обожжёшь пальцы?

Иглы зазвенели, и послышался всхлип, или это отломился осколок льда.

– О, жизнь так ослепляет! Желание не влезает в отведённую смыслом территорию, тащит поверх преград, напирает, пока ты целиком не становишься им одним! – отчаяние в голосе кометы достигло душераздирающей силы. – О, если бы я мог всё начать сначала! О, если бы я только мог всё вернуть!

Унцию била дрожь, то ли от холода, то ли от этих слов.

– И что же, те дети, которых вы встретили в лесу? – прошептала она. – Бедняжки заблудились?

– Да, – простонала голова.

– Вы помогли им вернуться домой?

– Не-е-ет! – иглы стали трескаться, осыпаясь и поднимая облака снежной пыли. – Они не вернулись…

Унция прижалась к Птице, чувствуя, как смертельный холод охватывает её с новой силой.

– Вы так и будете летать всё время, – сказал она. – Но мы освободим вас от этого панциря, чтобы все видели ваши слёзы!

– Ах, моя ученица, – Птица взмахнула крылом, и чёрная щека заблестела, а глаза ледяной головы вспыхнули огнём. Из них тут же градом покатились слёзы. Отрываясь от неподвижного лица, они застывали мутными глыбами и уносились в пустоту.

– Благодарю и простите! – глухо пропела комета, разгораясь сильнее.

Унция посмотрела ей вслед:

– Может этот несчастный когда-нибудь вернётся на Землю?

– Может быть, – сказала Птица. – Стихотворением или рассказом. Это будет страшный рассказ, но, может быть, он кого-то предупредит.

– Я в башне со столькими рассказами говорила, – принцесса хотела поскорее забыть о встрече с кометой. – А в лицо так ни один и не видела!

– Здесь у них ещё нет лиц, – Птица вытянула крыло, останавливая звёздочку, мчавшуюся мимо. – Они все – маленькие огоньки, вот как этот.

– Разве не видно, что я спешу? – звёздочка раздражённо замигала и едва не погасла.

– А там, откуда вы летите, вы тоже были звездой? – спросила Унция.

– О, что вы! Там я была припевом песенки, которую пела «звезда».

– А куда вы летите сейчас?

– Вочеловечиться! – она сорвалась с места и понеслась дальше.

– И опять её не хватит на человека, – заметила Птица, провожая звёздочку взглядом. – Но мы можем слетать, посмотреть, что из неё выйдет.

– И почему все хотят попасть именно сюда? – недоумевала Унция, пока они догоняли звёздочку. Та уже была далеко, и едва не затерялась среди тысяч, похожих на неё, припевов и куплетов. – Что, в мире других мест нет?

– Есть, но это – особенное: здесь чувство может себя увидеть.

Океаны расступились, пропуская материки, поднялись горные хребты, между которыми простёрлись равнины, рассечённые руслами рек. Облака, окутав мягкой ватой, остались позади, и большой город поплыл навстречу, делясь на кварталы и улицы. Мелькнула гранитная набережная, за ней широкий проспект, по которому двигались авто и экипажи.

– Адрес мне знаком, – сказала Птица. – Но это не родильный дом, а квартира одного композитора. Часто обращается, только говорит не со мной, а с люстрой.

Опередив разбухшее дождевое облако, они прошли сквозь крышу и оказались в комнате с кабинетным роялем. За инструментом в задумчивости сидел мужчина средних лет. На пюпитре, рядом с бронзовой чернильницей, белел чистый нотный лист.

– Почти вовремя, – прошептала Птица. – Сейчас и наша знакомая явится.

Композитор взял перо и, обмакнув в чернила, аккуратно вывел вверху: «Сонатина». Нарисовав скрипичный и басовый ключи, он перечеркнул нотный стан двойными крестами диезов и вопросительно уставился на люстру.