Унция или Драгоценное Ничто - [44]

Пауза стала затягиваться, когда музыкант с неожиданной силой ударил по клавишам. Звонкое тремоло наполнило комнату и выбежало на улицу, где, подхваченное ветром, ушло навстречу приближающейся грозе. Он кивком отбросил чёлку и, закрыв глаза, заиграл пронзительную минорную тему.

Унция смотрела то на распластанные, мелькающие кисти, то на крышку рояля, курящуюся лёгким перламутровым паром. Пассажи сменяли один другой, и пар постепенно сгущался в кокон, внутри которого начали проявляться смутные очертания женской фигуры.

Пианист неистовствовал, не уступая непогоде за окном. Порыв ветра задёргал, задрал занавески, буря ворвалась в комнату, но туманный кокон не поколебался, а наоборот набух, существо же, заключённое в нём, стало более осмысленным и сочным.

Хаотичные пассажи сменила ясная тема, и тут же сверкнуло, но не на улице, где вовсю бушевала гроза, а в комнате, отражаясь в лаковой крышке рояля. Полыхнуло опять, и кокон лопнул, являя озарённое вдохновением композитора лицо сонатины. Смятённое, с волосами растрёпанными порывом вихря, оно было прекрасно: в очах сверкали грозовые зарницы, алый рот приоткрылся, обнажив полоску здоровых и крепких, как фортепианные клавиши, зубов. Сонатина будто вопрошала: «А не правда ли, я выхожу бесподобной?»

Унция во все глаза смотрела, как чудное создание парит над роялем, одной рукой держась за люстру и мыском ноги нащупывая опору. Макушка родителя показалась ей достаточно надёжной, и она утвердила на ней всю ступню.

Сочинитель чувствовал, что сонатина получается на славу, и сонатина тоже это чувствовала. В её гибком, стройном теле с каждым новым аккордом прибывало жизни. Она отпустила люстру и поставила вторую ступню рядом с первой, удерживая равновесие расставленными в стороны руками.

Пианист вздрагивал и трясся, и со стороны сонатина была похожа на критскую танцовщицу, скачущую на голове у быка.

Соединив с финальным аккордом невероятный кульбит, она соскочила с головы на пол, приземлившись сразу на обе ноги.

Струны ещё гудели, когда композитор приник к пюпитру и начал жадно выводить ноты, нанизывая их на стремительные чернильные планки. Он быстро исчеркал одну, вторую, третью страницу и уже принялся за четвёртую. И тут красавица, глядевшая через его плечо, побледнела и в ужасе отшатнулась. Её черты исказились, а пышные волосы разметались, как от пощёчины, упав на вмиг пожелтевшие плечи.

Сочинитель прервался, но тут же снова взялся за перо, а его творение ахнуло и растянулось на паркете рядом с роялем.

Тогда он бросил писать и заиграл всё с начала, но это лишь усилило муки прелестного существа. О, сонатина по-прежнему была хороша, но её лицо прямо на глазах теряло нежность и становилось старше.

Унция, затаив дыхание, наблюдала за происходящим.

Вскочив с места, мужчина переплёл худые пальцы на лбу и забегал вокруг рояля, призывно взглядывая на люстру. Он то подскакивал к черновику, то отступал, а сонатина извивалась на полу, и было неясно, то ли композитор причиняет своему творению нестерпимые страдания, то ли творение не желает подчиняться воле автора, мучая несчастного.

– Что там происходит? – спросила принцесса шёпотом.

– Муки творчества.

– Сразу у обоих?

– Когда дело доходит до бумаги, эти чистоплюйки ни в какую не хотят пачкать себя чернилами. Но их тоже можно понять: подобие – это не оригинал, – Птица подняла глаза к потолку. – Из-за нотной решётки обратно уже не улетишь.

Принцесса ещё несколько мгновений наблюдала за этой сценой и, неожиданно для себя самой, двинулась вперёд.

Сонатина лишь сейчас заметила посторонних. Она спешно приняла элегантную позу и принялась поправлять причёску. В тот же миг композитор метаться перестал, сел на место и деловито заскрипел пером.

– Зачем вы так, – прошептала Унция на ушко порозовевшей красавице. – Если вам не хочется, не приходите. А раз назвались груздем, так полезайте в кузов!

Лицо сонатины приняло недоумённое, а следом капризное выражение, она подняла густые брови и… бесследно растаяла.

– Боже, где ты Муза?! – отчаянно воскликнул автор и, схватив рукопись, побежал к окну.

– Ой, я не хотела… – смутилась Унция.

– Ничего, придёт другая, не такая строптивая, – успокоила её Птица.

Они вышли через потолок, а когда поднимались над городом, увидели сочинителя, мечущегося по улице в поисках разлетевшихся черновиков.

– На сегодня всё, – заключила Птица, когда вокруг них сомкнулись ярусы знакомого амфитеатра. Она уже собиралась улетать, когда услышала рядом дрожащую, вопросительную нотку.

– Боюсь, я стала забывать, как Октавиан выглядит, – вздохнула Унция. – Я так часто доставала его образ, что он совсем истёрся.

Птица сощурила глаз:

– Ты так и не поняла, чему я тебя учила? Твой друг и не должен никак выглядеть.

– Ах, это же невидимо! – опомнилась принцесса.

– И не заставляй меня думать, что я с тобой зря теряла время.

– А…

– А твоя Песня там, где надо.

В тот же миг сияние растаяло, оставляя Унцию на арене Колизея, до отказа заполненного слушателями.

После происшествия во «Вкусном Одеоне» часть особенно впечатлительных оркестрантов уволилась по собственному желанию. Некоторые постоянные клиенты, ставшие свидетелями буйства фортепианного монстра, также предпочли обедать и ужинать в местах без музыки. Зато в Европе и Америке у знаменитого ресторана появилось ещё больше подражателей. С талантом Октавиана никто из них сравниться не мог, но возвращение Айоды было очень кстати. Уже на следующий день шеф-маэстро пришёл к администраторам с идеей новой программы.