Унция или Драгоценное Ничто - [32]
– Я протестую! – вдруг запищал пузан. – Это не мой заказ!
Он замахал салфеткой, пытаясь привлечь к себе внимание.
– Что, слишком горячо? – повернул голову Октавиан.
– Нет!
– Громко?
– Нет!
– Тогда подождите, сейчас будет фортепианное соло – подарок от заведения!
– Какое соло?! – посетитель ещё раз оглядел сцену и вдруг легко, словно мячик, подлетел в воздух, приземляясь рядом с роялем. Не обращая внимания на аплодисменты и одобрительный свист, он снова замахал салфеткой, но музыканты от своих нотных салфеток так и не отвлеклись.
В зале уже начали посмеиваться, когда гость выкинул следующую штуку: ухватил рояль за фигурную ножку и одной рукой задрал в воздух так, словно тот был сделан из папье-маше. При этом на гладком лоснящемся лице не дрогнул ни один мускул.
Пианист, продолжив пассаж, поразил аккордами пустоту и едва не упал, совершив на вращающемся табурете полный оборот. Вонзившись в пол носками туфель, он с недоумением уставился на голую сцену.
Оркестр, за исключением барабанщика, дружно смолк, и все, кто ужинали за столиками «Вкусного Одеона», перестали жевать и замерли со ртами, полными пищи. Только весёлая компания в дальнем углу засвистела и захлопала в ладоши.
– Я заказывал радугу! – пузан вопил пронзительно, как полицейская сирена. – А мне принесли какую-то селёдку и хотят всучить соло! Это подлог!
Вздёрнув рояль ещё выше, он повернулся к нему щекой, словно хотел побриться перед зеркальным лаковым бортом. А потом, неимоверно разинув рот к ужасу и одновременно восторгу присутствующих, принялся заглатывать фортепиано целиком, как удав ягнёнка. При этом его фигура, словно гуттаперчевая, приобретала очертания рояльного корпуса.
Оркестранты врассыпную брызнули со сцены, один только ударник, по прежнему игравший с закрытыми глазами, осуществлял вполне цирковой аккомпанемент необъявленному трюку.
Люди в зале, не в силах оторваться от немыслимого зрелища, оцепенело наблюдали, как незнакомец сам превращается в рояль, стоящий вертикально на овальном хвосте, ножками вперёд.
Покачавшись туда-сюда, человек-рояль с грохотом встал на колёсики, являя онемевшей аудитории резиновое лицо с выкаченными на фигурный пюпитр глазами.
– Маэстро, туш! – тренькнул он, являя все семь октав безупречно белых зубов, после чего устремился со сцены в зал, сея среди отдыхающих панику и давку. Крышка клавиатуры, клацая, открывалась и закрывалась, а глаза на пюпитре бегали туда-сюда, словно выбирали жертву.
Тут уж все, сдвигая столы, опрокидывая стулья и громко визжа, бросились наутёк. Лишь Октавиан и ударник, молотивший почём зря, остались на месте.
Зверский рояль, до смерти напугав и выгнав из зала всех клиентов, попытался продолжить погоню в фойе, но не прошёл в дверь, разбив зеркало. Тогда он встал на бок, но снова проскочить не вышло.
Внутри человека-рояля что-то хрустнуло, послышались звуки срываемых с колков струн, и посетитель предстал в своём прежнем облике.
– Этот торжественный фон, – воскликнул, направляясь к сцене, – напомнил мне ритуальные барабаны ацтеков, когда я…
Неожиданно, неизвестно откуда, в зале появился тукан. Пронесшись на бреющем полёте, он клюнул незнакомца в голову и вылетел через дверь. Раздался свист проколотого баллона, а гость залепил макушку ладонью и, фехтуя тростью, выбежал следом.
Тут и барабанщик, выбив оглушительную дробь, врезал по тарелкам и замер, вытаращившись на полный разгром.
Наутро Октавиан почувствовал удивительное облегчение – будто всю неделю на нём ездил человек-рояль, который сейчас, в конце концов, спрыгнул. Перемену в настроении он понял не сразу, а только после того как умылся и почистил зубы. Тогда и стало ясно, какого несчастья удалось избежать. Выйди вчера на сцену Айода, её волшебная Песня непременно была бы съедена.
Хорошее расположение духа не покидало его, даже несмотря на то, что «Вкусный Одеон» на время пришлось закрыть – в оркестре никто, кроме барабанщика, на работу не вышел. До позднего вечера музыкальный ресторан осаждали журналисты, а по городу расползались слухи об ужасной фоноле-людоедке, разгромившей самое популярное заведение Европы.
Оставшись один, Октавиан бесцельно слонялся по залу, а потом, спохватившись, бросился к скрипке и попытался подобрать мелодию, которую пела Айода. Он ловил её отблески в памяти, но безуспешно – смычок будто гонялся за солнечным зайчиком, петляющим по стенам и потолку.
Тут мальчика снова осенило, и он побежал в бельевую, где, покопавшись в тюках со скатертями и салфетками для прачечной, нашёл ту самую, исписанную нотами Айоды.
Пристроив салфетку на пюпитр, он снова взял скрипку и начал играть с листа. И едва первые звуки вышли из-под смычка, стены дрогнули и расступились, впуская полосы необыкновенного света. Закудрявилась, нахлынула зелень сказочного леса, простёрлась гладь озера, полная живых огней.
Когда же, доиграв до конца, он опустил смычок, то внизу у сцены вновь увидел Айоду. Девочка была в том же самом музейном платье, только без своей птицы, и выглядела удивлённой, словно её внезапно окликнули.
Октавиан замер, не веря глазам, но лишь на мгновение. Держа скрипку и смычок, всё ещё мерцавшие в руках, он поспешил к ней.
