Уна - [6]

Он подвел нас к шкафу с хирургическими инструментами и открыл дверцу холодильного отделения. Вынул оттуда бесформенную белую массу, положил ее на стол. Потом откатил стол в тот конец комнаты, где стояла электрическая аппаратура. Из-под бледной аморфной массы торчала человеческая кисть.

— Бог мой! — воскликнул я, — да ведь это биллова «подушка с ручками».

— Да, он не так уж ошибался, хотя, судя по вашим словам, и прибавил кое-что от себя. Эта штука — мой главный помощник. У нее есть все нужные системы: пищеварительная, нервная, дыхательная. Фактически она живет. Но существование у нее не очень интенсивное — по сути дела она служит стендом для испытания только что собранных органов, — и, возясь с аппаратурой, добавил: — Если вы, мистер Уэстон, хотите убедиться… разумеется, не испортив ее, что «подушка» не живая, то прошу вас…

Альфред осторожно приблизился к белой массе. Он уставился на нее сквозь очки внимательно, но с отвращением. Испытующе потыкал в нее указательным пальцем.

— Значит, в основе лежит электричество? — спросил я Диксона.

— Возможно. А, возможно, и химия. Не думаете же вы, что я раскрою вам все свои секреты?

Он взял бутылку с каким-то серым раствором и отлил немного в мензурку. Закончив приготовления, сказал:

— Удовлетворены, мистер Уэстон? Мне бы не хотелось, чтобы потом меня обвиняли в каком-нибудь жульническом трюке.

— Она не кажется мне живой, — осторожно признал Альфред.

Мы смотрели, как Диксон прикреплял к аморфной массе электроды. Затем он тщательно выбрал на ее поверхности три точки и в каждую из них ввел при помощи шприца немного серо-голубоватой жидкости. Затем дважды опрыскал всю массу из нескольких пульверизаторов. Наконец, в быстрой последовательности защелкал переключателями.

— Теперь, — сказал он улыбаясь, — придется минут пять подождать. Можете скоротать время, гадая, какие именно действия имели решающее значение.

Прошло три минуты, и аморфная масса начала слабо пульсировать. Постепенно пульсация учащалась и усиливалась, пока по массе не побежали длинные ритмичные волны. Затем она не то осела, не то перевалилась на один бок, обнажив спрятанную раньше руку. Я увидел напряженные пальцы, старающиеся ухватиться за гладкую поверхность стола.

Мне кажется, я закричал. Пока пальцы не задвигались, я ведь не мог заставить себя даже поверить в возможность того, о чем говорил Диксон.

— Дружище! — вскричал я. — А если то же самое проделать с трупом…

Он отрицательно качнул головой:

— Нет, не получается. Я пробовал. Вероятно, это можно назвать жизнью. Но она в чем-то совсем другая, чем у нас. В чем тут собака зарыта, я пока еще не разобрался…

Другая или нет, но я понимал, что вижу перед собой начало настоящей революции, открывающей необычайные перспективы. А в это время этот кретин Альфред топтался вокруг стола, как будто был в цирке и его вызвали на арену, чтобы удостовериться, что никакого жульничества с зеркалами и бечевками нет и в помине. И он получил по заслугам, когда его стукнуло электрическим разрядом напряжением в несколько сотен вольт.

— А теперь, — сказал Альфред, убедившись, что в принципе гипотезу об обмане придется исключить, — нам хотелось бы осмотреть то «совершенное творение», о котором вы говорили.

По-видимому, он все еще был далек от понимания истинной сути показанных нам чудес, и вбил себе в башку, что какое-то преступление все же имело место и что надо лишь собрать улики, нужные для правильной судебной квалификации преступного деяния.

— Хорошо, — согласился Диксон. — Между прочим, я назвал ее Уной.[2] Другие имена не подходили по смыслу, а так как она безусловно единственная в своем роде, так пусть и будет Уной.

Диксон подвел нас к самой большой клетке, последней в ряду. Стоя на некотором расстоянии, он окликнул ее обитательницу. Не знаю, что я ожидал увидеть, как не знаю и того, что именно надеялся увидеть Альфред. Во всяком случае, воздуха, чтобы прокомментировать то, что, тяжело ступая, двигалось к нам, у нас обоих не хватило.

«Совершенное творение» Диксона было самым ужасающим гротеском из тех, что можно вообразить наяву или увидеть во сне. Попытайтесь, если сможете, представить себе конический панцирь из какого-то стекловидного вещества. Закругленная верхушка конуса находилась на высоте добрых шести футов от земли. Диаметр основания составлял четыре фута шесть дюймов, а, может, и больше. Вся эта штука поддерживалась тремя короткими цилиндрическими ногами. Еще были четыре руки, пародировавшие человеческие, торчавшие из сочленений на середине туловища. Глаза, расположенные дюймах в шести ниже верхушки конуса, внимательно смотрели из-под роговых век.

На мгновение я почувствовал себя на грани истерики.

Диксон с гордостью оглядел свое страшилище.

— К тебе посетители, Уна! — сказал он ей.

Ее глаза остановились на мне, а потом повернулись к Альфреду. Один из них мигнул, причем, когда веко опустилось, раздался легкий щелчок. Послышался мощный резонирующий голос, который, казалось, не имел никакого определенного источника.

— Наконец-то! Долго же мне пришлось добиваться своего! — сказал голос.

— Господи! — возопил Альфред. — Эта уродина еще и говорит!