Уна & Сэлинджер - [32]

* * *

(Письмо на фирменном бланке ресторана «Мюссо и Фрэнк», 6667, Голливудский бульвар, Голливуд, Калифорния)

20 мая 1942 года

Дорогой Джерри,

я попытаюсь раз в кои-то веки быть не слишком сложной. Ты же знаешь, мне всегда было трудно выразить словами то, что у меня на сердце. На бумаге, может быть, будет яснее, но когда ты прочтешь мое письмо в первый раз, оно покажется тебе жестоким, о чем я бесконечно сожалею. Перечитай его столько раз, сколько понадобится, каждое слово в нем так продумано и взвешенно, что я уже знаю его наизусть.

Прости, что я оказалась недостойна твоих чувств.

Я живу теперь с матерью в Лос-Анджелесе.

Я не то чтобы начинаю жить заново в семнадцать лет, но почти.

Я просто начинаю жить, моя жизнь начнется через четверть часа.

Я понимаю, что ты зациклился на мне, потому что ты далеко, потому что тебе страшно, и мне тоже страшно, что мы не поймем друг друга.

И все же что-то между нами кончилось.

Ты знаешь, что я восхищаюсь тобой, что твоя необычность меня поражает, и я не жалею ни об одной минуте из тех, что мы провели вместе, даже когда ты не давал мне спать, часами читая вслух свои тексты!

И ты тоже понимаешь, надеюсь, наверняка понимаешь, что между нами все кончено. Это так «obvious».[87] Если ты этого не видишь, значит либо нарочно закрываешь глаза, либо притворяешься глупее, чем ты есть на самом деле.

Отвратительно, что мне приходится напоминать об этом на бумаге, в письме герою американской армии. Приближение войны должно было бы заставить меня тебе солгать. Но лгать я больше не могу. Не тебе и не сейчас. Ты знаешь, что это было бы с моей стороны чудовищно. Я не смогу жить, оставив тебе хоть малейшую надежду теперь, когда ты готовишься победить Гитлера.

Все «over»[88] между нами, Джерри: пусть фраза слабовата с литературной точки зрения, но это чистая правда.

Ты навсегда останешься частью моего прошлого, но тебе нет места в моем будущем.

«У нас есть общее богатство – наше драгоценное, наше несказанное прошлое». Ты ведь сам знаешь, что она всегда права, мисс Уилла Кэсер? Я наконец поняла, что она имеет в виду: все пережитое нами никогда не канет в забвение. Это с нами навсегда, и я ничего не забуду. Наша встреча, наши танцы, наши песни, наши книги и наши воспоминания не исчезнут бесследно.

Как ужасно это выяснение отношений!

Я не хочу, чтобы ты страдал от разлуки, которую повлек за собой Пёрл-Харбор.

Но и не хочу, чтобы ты продолжал мне писать так, будто я твоя невеста или будущая жена.

Мне очень жаль. Я некрасива, я глупа и, может быть, даже… влюблена в другого. Освободись от меня, забудь маленькую дрянь из Центрального парка, гадкую «Дебютантку года». Я недостойна твоего мужества. Это письмо – первый подвиг за мою недолгую жизнь ирландки-антисемитки. (Шучу.)

Встав по стойке смирно, я говорю тебе: «Вольно, можете взрослеть».

Береги себя, не умирай, не рискуй понапрасну. Ты должен жить, чтобы стать великим американским писателем, как мой отец.

Forgive and forget,[89]

Уна

P. S. В «Мокамбо» (Л. А.) далеко не так весело, как в «Сторк-клубе» (Н. Й.). Все та же шваль, только в «Мокамбо» попугаи настоящие! Уверяю тебя, ты ничего не теряешь.

* * *

Июль 1942 года

Дорогая Уна,

из газет я узнал хорошую и плохую новость о тебе.

Хорошая новость – ты наконец заинтересовалась тем, что происходит за стенами «Плазы». Ты очень фотогенична на том снимке в «Лайф», где можно видеть, как ты скатываешь бинты для русского фронта в отеле «Лафайет». Еще я видел тебя в рекламе шампуня принимающей пенную ванну и в купальнике у бассейна стоящей на плечах у какого-то парня. Прелестная манера выражать свой патриотизм. Во всяком случае, эти картинки расцветили мою серую казарму. Скажу тебе вкратце, что́ я узнал за эти последние месяцы: на войне вместо конфетти бросают гранаты. Как видишь, моя жизнь не очень отличается от твоей. Главное – суметь зашвырнуть эту штуку повыше и не оказаться там, куда она упадет.

Плохая новость – это сплетня о твоей связи с Чарли Чаплином. Ты, стало быть, спишь со стариком-англичанином, который давно имеет проблемы с простатой и принимает порошок из шпанской мушки, чтобы пробудить к жизни свой изношенный причиндал. Не знаю, хохотать до колик или плакать горючими слезами над такой мерзостью.

Мне бы следовало задушить тебя в вечер нашей встречи. То ли пороху не хватило, то ли поленился. Я хотел погибнуть на войне, но теперь уже не хочу: к чему, если ты даже не пожалеешь обо мне? Помнишь наши пьяные разговоры на том окаянном променаде в Пойнт-Плезант? Ты сказала мне, что будешь красивой вдовой, но как ты можешь быть моей вдовой, когда выходишь за другого? Если я погибну, ты не будешь никем и ни о чем не вспомнишь. Не думай, это не предложение руки и сердца, просто минутный бунт против твоего равнодушия. Ты цитируешь Уиллу, но забываешь главное: «драгоценное, несказанное прошлое» исчезает навсегда, если человек умирает, и все воспоминания уходят вместе с людьми. Каждая смерть – это куча всякой всячины, обреченной на забвение.

Мне теперь поручено обучать курсантов Авиационной школы военно-воздушных сил в Бейнбридже, штат Джорджия. Странное дело, мне нравится объяснять молодежи, как убивать нацистов, я становлюсь добрым и великодушным, общаясь с новобранцами. Пожалуй, я кончу учителем в лицее со стопкой тетрадей на проверку, с трубкой из маисовой кочерыжки в зубах и пенсне на носу. Приятно нести ответственность за других, к этому можно пристраститься. Я стараюсь их успокоить, обещая в случае чего опий. Боюсь, я не способен расстаться со школой, мне по душе ее атмосфера, не так одиноко и вместе с тем можно махнуть на всех рукой и прогуляться по полям. Я был прав, не доверяя тебе, но лучше бы я не доверял себе.