Умри в полночь - [12]

– Ну, значит, понимаешь, о чем я. Господи ты мой Боже, хоть бы на старости лет пожить по-человечески!

– И дочку бы к себе взяла… – мечтательно произнес Артем.

– Люську? Нет, я иначе думала – Люську прописать сюда и оставить ей эту комнату. А что? Комната большая, красивая даже. А что с потолка течет – так дом через год на капитальный ремонт, может, поставят. И все-таки центр, все поблизости, техникум этот самый – и тот всего за четыре квартала.

Артем усмехнулся в глубине души – все та же история, все та же надежда на мужика, которого можно приманить – если повезет, то квартирой. Конечно, какая-то логика в эгоизме Наташи была. Артем не раз наблюдал семьи, где взрослые дети разбежались кто куда, а осталась доругиваться пара стариков. Сорок лет эти старики все собирались развестись, сорок лет твердили друг дружке и всему миру, что лишь ответственность перед детьми удерживает их в одной семейной упряжке, и вот настал час свободы – и что же? Оказалось, что единственное существо, которое будет врачевать его болячки и выслушивать его воркотню вплоть до смертного часа – это она, осточертевшая и единственная. Оказалось, что кроме этого старого черта, изводившего ее то выпивками, то загулами, то ревностью, некому подать ей, прихворнувшей, стакан чая с медом. Наташа, возможно, боясь самой себе признаться в мыслях об этих последних годах, искала того старого черта, который будет лет через двадцать помирать рядом с ней, рядом с которым и ей помирать будет не так одиноко. А Люська – Люську, когда нужно, вызовут телеграммой.

Наташа еще похвалила свою комнату в коммуналке, особенно отметив большое окно, телефон, ванную с кафелем, где помещается, кроме всего прочего, и столик, и табуретка для удобства стирки, где стоят и не мешают обе стиральные машины.

Наташа тосковала по маленькому женскому раю, где можно с наслаждением кулинарить, с восторгом мыть посуду, блаженствовать за стиркой и так далее, где сознание, что на полировке ни пылинки, а обувь в прихожей выстроена по ранжиру, наполняет душу неизъяснимым счастьем. Артем понял – вот этим она готова заниматься двадцать пять часов в сутки, а если будет, кому похвалить ее старания, – то и все двадцать шесть. А ее, бедолагу, снабдили трудовой книжкой и посадили за облупленный стол в неком управлении. И зачем это управление, что за цифры проходят через Наташины руки, никто не знает, и сама она – меньше, чем кто-либо. И выполняет она свои обязанности так же бездарно, как все ее соседки по комнате, сидящие за такими же столами. А талантишко-то в течение восьми проклятых часов криком кричит – дура, в «Хозяйственном» набор эмалированных кастрюль продается, дура, напротив ситчик привезли и лен на простыни, дура, брось к черту свой калькулятор, сходи и купи цветов и поставь их дома посреди стола в большой вазе лилового стекла, с кружевным верхом и тяжелой ножкой! Да… Вот именно эти вопли и понимал Артем лучше, чем кто-либо.

Он подумал: распутать бы поскорее всю эту историю, проститься и несколько лет спустя найти Наташу хозяйкой собственной квартиры, забывшую про амурные проказы, просто гостепримную, с дорогой посудой и салфеточками на столе, чтобы сварила удивительный кофе, чтобы угостила на славу, и порадоваться за нее…

Но радоваться было рано. Он еще ничего не распутал.

Артем быстро пробежался в памяти по их разговору после возни с сиденьем. Подсвечник! Пора бы и вернуться к нему. Что-то интересное связано с этим подсвечником, какое-то недовольство Наташи ее дружком сердечным. Из-за подсвечника у них явно был неприятный разговор.

– Да, – сказал он в ответ непонятно на что, толком не расслышанное, и, вообразив себе мелькнувшую несколько секунд назад перед глазами картину с Наташей в роли гостеприимной хозяйки на фоне прибранной квартирки, заговорил с воодушевлением:

– Ох, Наташка, мужика бы тебе стоящего – ты бы уж расцвела. Он бы деньги в дом приносил, тебя бы с работы твоей дурацкой забрал. Хозяйство было бы – полная чаша! Китайский сервиз за четыре тысячи, аппаратура японская, видак, ну, все, что надо! Гости придут – пожалуйста, кофе с коньячком под хорошую кассету, хрустальную люстру выключить, свечки в дорогом подсвечнике зажечь, знаешь, ароматические…

– А как по-твоему, сколько может стоить красивый подсвечник? – явно забыв, что продолталась о нем раньше, дипломатично поинтересовалась Наташа.

– Смотря какой, – сразу ответил Артем и задумался. Хотя ему приходилось иметь дело с антиквариатом, но это были фамильные вещи, переходящие в семьях от поколения к поколению, и он мог, положим, отличить дорогую штучку от явной подделки, но почем теперь эта штучка в комиссионке – понятия не имел.

– Ну… Есть старинные бронзовые, парные. Эти – страшно дорогие. Есть серебряные – там, кажется, из расчета то ли двадцать, то ли тридцать рублей за грамм серебра. Есть, кажется, фарфоровые… Понимаешь, разброс очень большой?

– Сколько мог бы стоить подсвечник вроде серебряного, но очень красивый, с листочками? – прямо спросила Наташа.

– С какими листочками? – деловито, но с трудом удерживая улыбку, поинтересовался Артем.