Умри, старушка! - [44]
— Доброе утро… — я не знаю, с каких слов начинать такой день.
— Привет. Ты такой странный… Ты все эти книжки читал?
— Ну… да. Читаю.
— Читаешь? Сейчас? Все сразу? — Ну… да.
Я опустил поднос на одеяло и присел рядом. На несколько минут она забыла, кажется, про все на свете и была занята только завтраком. Она с видимым удовольствием чокнулась со мной вином, и мне опять понравилось, как легко она согласилась начать утро с выпивки. Белыми ровными зубами смолотила и салат, и все тосты. Когда она ела, она иногда поднимала на меня глаза — чуть исподлобья — и улыбалась слегка смущенно. Мол, простите обжору. Наверно, я был готов просидеть так целый день и смотреть, как она ест.
Она с забавным вздохом сожаления проглотила последний кусочек, налила себе еще кофе, и я забрал поднос, унес его на кухню. Когда я вернулся, она чуть привстала на кровати и протянула ко мне руки. При этом одеяло упало, открыв ее сладкую грудь с бутончиками сосков, и она не обратила на это никакого внимания. Ни выпячивала ее, желая подчеркнуть эту красоту, ни хваталась за одеяло. Она была как всегда — проста и естественна. Я обнял ее, прижав к себе крепко-крепко, и несколько минут просто стоял у кровати, лишь проводя ладонями по ее нежной, живой, ароматной коже. Она взяла мою голову и оттолкнула меня, так чтобы наши глаза оказались вровень.
— Так ты сказал, что читаешь все книги?
— Почти все. Некоторые уже прочитал.
— А покажи, какие ты сейчас читаешь?
Я задумался. Которую я открывал последней? А перед этим? Не помню. Навскидку я ткнул пальцем в Майн Кампф, Оккультные Корни Нацизма, Три товарища, История Сюрреализма и Бродский. И она взяла в руки ту, о которой мне меньше всего хотелось с ней разговаривать. Майн Кампф.
— Ты ее читаешь? Вместе с Историей Сюрреализма? И Ремарком?
— Слушай, а как же можно читать это все одновременно? И тебе все это вместе нравится? Совсем же разные книжки!
— А что, тебе какая-то из них не нравится? — и сам почувствовал, что вопрос прозвучал безнадежно. Похоже бывает с моими татуировками. Идиоты смотрят «О, свастика! Фашист!» и все. И хуй че объяснишь. Когда сталкиваешься с тем, что люди не приучены думать сами, в головах ~ одни пыльные ярлыки, оставшиеся еще от совка, и эти ярлыки вешаются на тебя, то становится обидно. То есть раньше было обидно, но я научился жить, как хочу, по своим законам и своей морали, не обращая внимание на мнение серого быдла. (Кажется, я уже об этом писал.)
— Да нет, просто удивилась. Нужно, по-моему, очень умным человеком быть, чтобы читать одновременно несколько книг, тем более — таких разных.
— Значит, я очень умный, — я облегченно засмеялся. Она не стала говорить/расспрашивать «А ты, что, правда за Гитлера?» и подобную дрянь.
— А ты любишь живопись? А кого?
— Я импрессионистов. Мне так хочется в Париже оказаться, в Лувре…
— Да, да! И в Амстере, в музее импрессионизма!
— А ты тоже? А кто любимый?
— Этот, хм… как его? Блин, знаешь, я на самом деле в этом почти не петрю… То есть вот я люблю импрессионизм, а какие в нем течения, как кого зовут… Не говоря уже о живописи вообще…
— Давай сходим? В Пушкинский.
— Ого! Конечно! Пошли!
Она вылезла из-под одеяла, потянулась, подняв руки вверх и встав на носки. Без стеснения она, двигаясь по комнате, нашла свое белье и одежду, надела на себя эти тряпки, которые я тут же (до вчерашнего вечера мне нравилось, как она одевается) возненавидел — они спрятали ее тело. Я натянул джинсы, майку, свитер, ботинки — мартинсы. Мне хотелось подраться с кем-нибудь. Я даже представил себе — удар по колену, удар по башке, пару ударов по йобол-зам. И оппонент в отключке! Мне хотелось, чтобы на нее кто-то сально посмотрел, сказал бы пошлость, если я вдруг отойду. И тогда… Тогда я смогу ее защитить. Одетые, мы встали перед зеркалом, я обнял ее сзади, положил подбородок на ее плечо. Я поцеловал ее в шею, она меня — в щеку.
Мы вышли из квартиры. И пошли в музей. А че, для разнообразия даже забавно.
ГЛАВА 32
Второй день выходных, утро — машин почти нет. Мы вышли из подземки в центре и, держась за руки, пошли по притихшим бульварам в сторону Кропоткинской. Мы разговаривали обо всем на свете: перекидывались словами, замолкали, а когда снова начинали говорить — то уже о чем-то новом. Я знал, что у нее на душе нет-нет да пробегает тревожная мысль. И рано или поздно она спросит:
— Ты правда… нацист?
— Я интернационалист. Я всех людей не люблю.
— А ты никогда не думал…
— Что?
— Ну, что вот, например, он, — она показала на какого-то высерка с характерным профилем, кривобоко перебегающего улицу, — что он ЧЕЛОВЕК?
— Думал…
— Ну!? И что?!
— А я такие мысли от себя отгоняю!:) — шутка мне самому нравится, я смеюсь, и она тоже улыбается. Тему можно заминать, но я вдруг завожусь. Я так вел себя лет в 17 и вот теперь обнаруживаю, что мне хочется совсем по-детски убеждать, объяснять, уверять в своей правоте. Мне хочется, чтобы она меня ПОНЯЛА.
— Почему все так боятся этого слова? Да все я прекрасно помню, в школе проходил. У меня дед, между прочим, на рейхстаге расписался. Не надо только говорить, что я его память предаю и весь прочий бред. Гитлер меня радует, но еще больше радует то, что мы его нагнули.
Что будет, если двух молодых людей призывного возраста и неопределенного рода занятий закинуть в Лондон безо всяких средств к существованию? Вот такая жызнь. Борьба за выживание в чужих городских джунглях превращается в беспрерывный праздник. Потому как экстремальные ситуации — это то, что нужно человеку, дабы почувствовать себя живым. Попробуй-ка быть сытым, пьяным и накуренным — без пенса в кармане. Попробуй-ка быть подонком не на словах, а в действии.
Что такое телеигра «Последний герой», которая сорок дней держала в напряжении полстраны: занимательное развлечение, срежессированное талантливым постановщиком, или вынесенная на публику человеческая драма? Версия Сергея Сакина — одного из участников-финалистов — описывает события марафона на выживание в аллегорической форме, предоставляя читателю возможность вместе с автором додумать, что осталось за кадром в популярном телешоу...
Что вы сделаете, если здоровенный хулиган даст вам пинка или плюнет в лицо? Броситесь в драку, рискуя быть покалеченным, стерпите обиду или выкинете что-то куда более неожиданное? Главному герою, одаренному подростку из интеллигентной семьи, пришлось ответить на эти вопросы самостоятельно. Уходя от традиционных моральных принципов, он не представляет, какой отпечаток это наложит на его взросление и отношения с женщинами.
Спасение духовности в человеке и обществе, сохранение нравственной памяти народа, без которой не может быть национального и просто человеческого достоинства, — главная идея романа уральской писательницы.
Перед вами грустная, а порой, даже ужасающая история воспоминаний автора о реалиях белоруской армии, в которой ему «посчастливилось» побывать. Сюжет представлен в виде коротких, отрывистых заметок, охватывающих год службы в рядах вооружённых сил Республики Беларусь. Драма о переживаниях, раздумьях и злоключениях человека, оказавшегося в агрессивно-экстремальной среде.
Эта повесть или рассказ, или монолог — называйте, как хотите — не из тех, что дружелюбна к читателю. Она не отворит мягко ворота, окунув вас в пучины некой истории. Она, скорее, грубо толкнет вас в озеро и будет наблюдать, как вы плещетесь в попытках спастись. Перед глазами — пузырьки воздуха, что вы выдыхаете, принимая в легкие все новые и новые порции воды, увлекающей на дно…
Ник Уда — это попытка молодого и думающего человека найти свое место в обществе, которое само не знает своего места в мировой иерархии. Потерянный человек в потерянной стране на фоне вечных вопросов, политического и социального раздрая. Да еще и эта мистика…
Футуристические рассказы. «Безголосые» — оцифровка сознания. «Showmylife» — симулятор жизни. «Рубашка» — будущее одежды. «Красное внутри» — половой каннибализм. «Кабульский отель» — трехдневное путешествие непутевого фотографа в Кабул.