Умри, маэстро! - [28]

— Это, кажется, когда нос начинает светиться красным, как стоп-сигнал?

— Парню, о котором я тебе рассказываю, не до смеха.

Это заставило меня присмиреть.

— Что же с ним случилось? На него напали бандиты?

Милтон отрицательно покачал головой.

— Тогда, может быть, его переехал грузовик?

— Нет.

— Значит, он просто откуда-нибудь упал. Милтон остановился и, повернувшись ко мне, посмотрел мне прямо в глаза.

— Нет, — сказал он. — Ниоткуда он не падал. И ничего с ним не случалось, — добавил он, снова трогаясь с места. — Вообще.

Я промолчал, потому что сказать мне было нечего.

— Просто как-то вечером он почувствовал, что у него пропал аппетит, — задумчиво промолвил Милтон, — и пораньше лег спать. И все эти вещи случились с ним одна за другой.

— В кровати? — не поверил я.

— Ну, — проговорил Милтон скрипучим голосом врача-педанта, — если быть абсолютно точным, то его ребра треснули, когда он шел из туалета в спальню.

— Ты шутишь! — вырвалось у меня.

— Нисколько.

— Тогда твой пациент лжет.

Милтон снова покачал головой.

— Я ему верю.

Он верил своему пациенту, а я поверил ему. Я хорошо знаю Милтона: раз он допускает, что такое возможно, значит, у него есть к тому веские основания.

— Сейчас я много читаю о психосоматических расстройствах, — сказал я. — Но перелом фе.., как ты ее назвал?

— Фемуральной кости, — повторил он. — Говоря по-человечески, у него перелом бедра. Сложный перелом. Да, это действительно бывает достаточно редко, но все-таки бывает. Ты ведь знаешь, что мускулы бедра очень сильны? Когда человек просто поднимается по лестнице, они развивают усилие в двести пятьдесят — триста фунтов при каждом шаге. При некоторых спастически-истерических состояниях эти мускулы легко могут сломать даже самую крепкую кость.

— А как насчет всего остального?

— Функциональные расстройства, все до единого. Никаких вирусов, никаких инфекций.

— Похоже, дружище, теперь тебе есть о чем подумать! — воскликнул я.

— Да, — согласился Милтон.

Расспрашивать дальше я не стал. Дискуссия была закрыта — я понял это так ясно, как если бы услышал щелчок замка, замкнувшего уста доктора.

Через несколько минут мы остановились перед неприметной дверью, почти не бросавшейся в глаза благодаря соседству двух магазинных витрин, и по узенькой лестнице поднялись на третий этаж. Милтон поднял руку к кнопке звонка, но сразу же опустил, так и не позвонив. К двери квартиры была приколота записка, гласившая: "Ушел за лекарством. Входите".

Записка была не подписана. Милтон неопределенно хмыкнул, повернул ручку, и мы вошли.

Первым, что я почувствовал, был запах. Он был не особенно силен, но любой человек, которому когда-либо приходилось копать траншею на том самом месте, где на прошлой неделе была захоронена целая гора трупов, сразу бы его узнал. Такие вещи не забываются.

— Это некроз, черт бы его побрал! — пробормотал Милтон. — Ты пока присядь, я скоро вернусь.

И с этими словами он направился в дальнюю комнату, еще с порога бросив кому-то жизнерадостное: "Салют, Гэл!.."

В ответ послышалось неразборчивое, но радостное бормотание, услышав которое я почувствовал, как у меня ком встал в горле. Этот голос казался настолько усталым и измученным, что он просто не имел права звучать так приветливо.

Некоторое время я сидел, прилежно рассматривая рисунок на обоях и изо всех сил стараясь не слышать доносившихся из спальни характерно докторских, бессмысленно-бодрых междометий и ответного мучительно-радостного мычания. Обои в гостиной были совершенно кошмарными.

Помнится, в одном ночном клубе я видел номер Реджинальда Гардинера, который переводил на язык музыки самые разные образцы обойных рисунков. Сейчас я прибег к его методу, и у меня получилось, что обои в этой квартирке должны звучать примерно так: "Тело плачет, уэк-уэк-уэк... Тело плачет, уэк-уэк-уэк..." Мелодия была очень тихая, как бы полустертая, причем последний слог напоминал по звучанию сдавленную отрыжку. Я как раз добрался до особенно любопытного стыка в обоях, где они поменяли свою мелодию на противоположную и затянули "Уэк-уэк-уэк; плачет тело...", когда входная дверь отворилась, и я от неожиданности вскочил, чувствуя себя совсем как человек, которого застали там, где ему совершенно не полагается находиться, и который не может достаточно коротко и внятно объяснить свое присутствие.

Вошедший — высокий, легко и неслышно ступавший мужчина со спокойным лицом и прищуренными зеленоватыми глазами — успел сделать целых два шага, прежде чем заметил меня. Тогда он остановился — опять же не резко, а очень плавно и мягко, словно его организм был снабжен невидимыми рессорами и амортизаторами — и спросил:

— Кто вы такой?

— Черт меня побери!.. — вырвалось у меня. — Да ведь это Келли!

Он взглянул на меня пристальнее, и на его лице появилось точно такое же выражение, какое я видел уже много, много раз, когда во время наших вылазок в бары мы вместе сражались с "однорукими бандитами", и Келли напряженно всматривался в маленькие квадратные окошечки. В какое-то мгновение я почти услышал щелчки рычагов и увидел вращающиеся барабаны: лимон.., вишенка.., вишенка... Щелк!.. Танкер, прошедшие годы. Щелк!.. Техас, Келли. Щелк!..