Умри, маэстро! - [132]

– В это, — упавшим голосом произнесла Мириам, — я отказываюсь верить. Билл, что это задом? Ради всего святого!

– Дом с привидениями, вот что это такое! — весело воскликнул я. Мне стало намного легче после того, как хотя бы один из призраков получил вполне удовлетворительное разъяснение. — Осмотрим его и уедем. Идем скорей!

Я не очень-то хорошо видел ее лицо и фигуру в свете наших фонариков. Но то, что я разглядел, заставило меня почувствовать себя подлецом. Она была почти раздавлена. Нельзя было подвергать замечательную девушку таким кошмарным испытаниям.

– Мириам, — ласково сказал я, беря ее за руку, — я не…

Но тут холодный смех достиг, пожалуй, крещендо, а снизу донесся самый леденящий, самый чудовищный вопль, какой мне когда-либо доводилось слышать. Как будто человек от страха сжал зубы так, что из десен потекла кровь, и голова его ходила ходуном. Смех, сдается мне, прекратился из-за этого вопля; во всяком случае, какое-то время мы с Мириам слышали только отголоски крика. Мы не дышали, дабы не принять за эхо услышанного нами крика звуки собственного дыхания. Так не кричат обитатели этой земли. Значит, есть где-то в глубинах ада душа, измученная крайне и все же сохранившая достаточно сил для такого крика.

Мы с Мириам отпрыгнули друг от друга — для того лишь, чтобы стряхнуть с себя воспоминания об услышанном. И все-таки мы оба не могли противиться желанию поскорее закончить безумное исследование. Почему-то мы не могли оставить его незавершенным. Я как-никак понимал, что встретившие нас здесь ужасы, какими бы они ни были, являются плодами редкостной изобретательности Томми, всего лишь радиоинженера. А про стальные нервы Мириам я уже говорил вам. Чего стоит хотя бы то, что она до сих пор не забилась в истерике.

Третий этаж нам понравился. Там ничего не было, кроме старинных столов и стульев, пыли в больших количествах и поскрипывающих половиц. Поэтому, когда мы опять вышли на лестницу, чтобы спуститься, нам стало весело. Почти. Почти, так как возобновился тот самый звук — всхлипывающий смех. Он никак не прекращался, и очень скоро мы уже не могли выносить его. А он не прекращался. Мы спускались по лестнице, бежали трусцой по коридорам, распахивали двери комнат и заглядывали внутрь, в общем, носились по дому, как дети, а смех между тем становился.., не то, чтобы громче, но явственнее. Мы не могли понять, следует ли его источник за нами, или же этот смех попросту царит во всем доме сразу. Нас он настолько захватил, что мы вообще позабыли про дом. Мы не просто слышали его — мы дышали им. От него одежда прилипала к телу. Он окружал нас, мы жили в нем, и ему не было конца, не было предела. Выбежать из дома? Как наивно! Этот смех вошел в нас, в нашу кровь, в наши кости. Когда мы были уже на первом этаже, Мириам стукнулась о какую-то дверь и отшатнулась, упав в мои объятия. Я посветил ей в лицо. Боже правый, тот смех… Это смеялась она. И еще кто-то, должно быть.

– Мириам! — завопил я и дважды ударил ее по щеке. Смех теперь доносился откуда-то сверху, а Мириам, дрожа, прильнула ко мне. — Мириам, зачем я… Любимая, опомнись! Послушай меня!..

– Билл, — шепнула она, как будто удивляясь. — Билл, мне страшно. Мне страшно, Билл.

А затем она расплакалась, и можете выколоть мне глаза, если плакала она не в первый раз за всю свою сознательную жизнь. Я по тому могу судить, с каким трудом ей давались слезы.

Я подхватил ее и перенес в комнату, в которой мы еще не побывали. Оказалось, что там есть колоссальный диван из красного дерева, обитый красным плюшем. Я опустил на него Мириам, а она вдруг обвила руками мою шею. Клянусь вам, она внезапно превратилась в маленькую девочку, испугавшуюся темноты. Я склонился над нею. Не знаю, по-моему, я тоже плакал.

А смех приближался.

– Билл, — простонала Мириам, — прекрати это. Я прошу тебя, Билл!

Я решил тогда, что спектакль пора кончать, зажег торшер, стоявший около дивана, и направился к двери.

Крик Мириам остановил меня. Я вернулся, обнял ее и поцеловал, а потом все-таки отпустил и выскочил из комнаты. Она так и осталась на диване, безмолвная и беспомощная. А я со всех ног помчался вниз.

В ту минуту я думал только о том, что Томми зашел слишком далеко. Я ворвался к нему в подвал, в его логово, где он засел со своими приборами. Знаете, иногда случается, что человек выполняет свои обязанности слишком хорошо. Я хотел ему об этом сказать, и несколько минут тыкался вслепую в поисках дверной ручки. Когда я нашарил наконец дырку на месте замочной скважины, то сумел открыть дверь. Да, я провел лучом фонаря по всей комнате. Там никого не было!

– Томми! — рявкнул я. — Томми!

Говорю вам, там вообще никого не было! Ни у пульта управления, ни у фонографа.

А смех продолжался. Да, представьте себе. Я посмотрел на фонограф повнимательнее. Ну правильно, громкоговоритель подключен к аппарату, но аппарат-то не работает! Я подобрался к фонографу и опрокинул его, он с грохотом рухнул на пол… А смех все продолжался.

Томми! Ну где же он? Наверное, только что вышел. Прячется где-то в подвале.

Я подошел к двери и позвал его. Ответа не было. Я подскочил к оснащенному лампочками пульту и нажал на все кнопки по одному разу. И все это время всхлипывающий смех слышался повсюду. Это же не я смеялся, правда?