Умница, красавица - [57]

Князев пришел, когда Соня прошла все склочные стадии и уже не злилась, а казалась себе круглой дурой, которую НИКТО НЕ ЛЮБИТ.

– Пришил нос? – вот и все, что спросила Соня. – Или это был не нос, а хвост?

– Сонечка, солнышко, хирург не предназначен для романов, – сказал Князев, целуя ее, не виновато, а довольно обиженно, как будто это она пришивала кому-то нос, а он ее ждал. – У меня вчера операция была полостная, я думал, катетер поменяю – и все. Посмотрел, как заживает, а там у меня экссудация…

– А я… а ты… – всхлипнула Соня, – экссудация – это что?

– Гнойные выделения. Это вообще не пациентка, а я не знаю что такое… Вчера у нее аллергическая реакция была…

– Некоторые люди умеют сделать так, чтобы их еще и пожалели, – сказала Соня.

Подошла Ариша, постояла, молча посмотрела, как они стоят рядом, не касаясь друг друга, велела добрым голосом:

– Идите скорее на чердачок, в мою светелку, а то у вас глаза неприличные, как в эротическом кино…

И они пошли на чердачок, в Аришину светелку.

Когда Соня с Князевым спустились вниз, квартира была пуста, – перед рабочим днем гости разошлись рано.

– Можно я отправлю к тебе приятельницу? – спросила Ариша Князева.

– Нет, – рассеянно покачал головой Князев и тут же поправился: – Нельзя рекомендовать пластического хирурга – можно испортить отношения с приятельницей.

– Оставайтесь у нас, – прошептала Ариша Соне. – Сейчас уже завтра, а ему опять в клинику к девяти, зачем пилить через всю Москву на пару часов… Смотри, на нем лица нет…

Лица на Князеве и правда не было, ехать через всю Москву было и правда глупо, а главное, Соне хотелось остаться. Их с Алексеем любовь была совсем-совсем замкнутая, они никогда еще ни с кем не были вместе, не считая первого чаепития с Диккенсом на Фонтанке, и возможность побыть вдвоем, но на людях, когда острее ощущаешь свою совместность, казалась гораздо более волнующей, чем ехать по ночному городу на другой конец Москвы.

Ариша с Игорем и Князев с Соней тихонечко, по-семейному, уселись на кухне пить чай. По-семейному-по-Ариши-ному – означало семья и припозднившиеся гости, хотя бы несколько. Так что к чаю у Ариши были какие-то готовые тортики и родители Сережкиной девочки Аси – вылитые тушканчики, тонкие, длинноногие, почти бесплотные, с прозрачной кожей и светлыми глазами. Тушканчики были такие на вид юные, что их трудно было принять за маму-папу пятнадцатилетней девочки, которая к тому же и сама уже влюблена.

Женский тушканчик Мариночка – нежная, хрупкая, головка на высокой шейке, как тюльпан на стебельке, воздушная челка, нездешний взгляд, романтически обернута в легкие тряпочки – чуть увядший ангел в богемном стиле. На Мариночке была глаз не отвести какая красота – в ушах и на шее толстые разноцветные войлочные цветы, из самого настоящего войлока, из валенка, и даже кольца на ней были с большими войлочными цветами, как будто толстенькие войлочные бабочки присели на Мариночкины тонкие пальчики.

Мужской тушканчик Владик тоже смотрел рассеянно, а в общем тушканчики были так похожи друг на друга, словно они не муж с женой, а две тургеневские барышни, одна более женственная, другая более мужественная, – ручки, ножки, шейки, меланхолический вид. Только Владик был без войлочных украшений.

Девочка Ася, напротив, нисколько не была похожа на тушканчика, девочка как девочка, вполне крепкая, между джинсами и свитерком полоска голого тела с детским жирком на талии. Необаятельная девочка, никакая, рядом с красавцем Сережкой даже обидно никакая.

– Игорь, поставь мне Наймана, – попросила Мариночка, – обожаю минималистов, особенно Наймана, особенно его музыку для Гринуэя, особенно тему смерти…

Тихо звучал Найман, огоньки свечей метались по старинному серебру. От бабушки Игоря: полный сервиз, пузатый кофейник, молочник, сахарница – русский модерн, от бабушки Ариши: Франция, XIX век, правда, разрозненные предметы. Свечи не пошлые, без цветочков и зайчиков, в подсвечниках, Франция, XIX век, Аришина бабушка.

– Сегодня мне открылась новая дверь, – сказала Мариночка.

– Куда? – притворилась идиоткой Соня. Ей не понравилось, что Князев смотрел на Мариночку.

– Мариночка – поэтесса, – ласково объяснил Игорь.

– Поэт, – поправила Мариночка.

– У нее очень оригинальная просодия и ритмика, – вставил Игорь, и Ариша скривилась – она никогда не замечала в нем таких поэтических знаний.

– Как вы относитесь к верлибру? – так напряженно спросила Мариночка Князева, как будто верлибр был ее личный враг.

– Нормально отношусь. Если бы я знал, что такое верлибр, я бы еще лучше к нему относился.

– Мариночка обещала сегодня ночью прочесть свои новые стихи, – сказал Игорь, и Ариша опять скривилась.

– Только после двенадцати, – серьезно уточнила Мариночка, – эти стихи требуют ночи…

Мариночка рассеянно клевала со всех тарелок сразу, кусочек с тарелки Игоря, кусочек с тарелки Ариши, Владик непрерывно хозяйничал: знал, где у Ариши какой сорт чая и кто из какой пьет чашки, и все время что-то поправлял, то скатерть, то чашки, то свечи, и даже колокольчики на Арише поправил, чтобы ровно висели. И оба вели себя так, словно были не случайными тушканчиками, а преподносили себя хозяевам как подарок.