Умница - [2]

Князь покатился со смѣха, — такъ по вкусу пришлась ему философія дерзкаго мужика. Онъ уже заранѣе смаковалъ наслажденіе разсказать этотъ случай въ Петербургѣ… Какой славный выйдетъ анекдотъ, и какъ будетъ смѣяться государь!

— Ну, мужичокъ, въ чемъ-же твое дѣло?

Мужикъ просилъ князя посодѣйствовать, чтобы за нимъ остались небольшія ловли при устьѣ какой-то маленькой рѣченки.

— Извѣстно, ваше сіятельство, что на ловли эти будутъ торги… Да торги — что? На торгахъ, тотъ правъ, у кого мошна толще. Намъ съ толстосумами не тягаться: у насъ всего имущества, что крестъ на шеѣ… А пить-ѣсть тоже, не хуже другихъ, хочется!

— А кто ты такой?

— Я, ваше сіятельство, вольный… былъ господъ Шершовыхъ, но за родительскія заслуги на волю вышелъ: теперь живу самъ по себѣ здѣсь на промыслѣ въ приказчикахъ у купца Тимоѳеева.

— Какъ звать?

— Романъ Хромовъ, ваше сіятельство.

— Откуда же у тебя деньги, чтобы взять за себя ловли? Наворовалъ, небось, а? — пошутилъ князь.

— Воровать не воровали, а что само въ руки плыло, того не упускали! — хладнокровно согласился Хромовъ и своимъ отвѣтомъ окончательно распотѣшилъ сановника.

Одного слова князя было, конечно, довольно, чтобы провинціальныя власти устроили Хромову искомую аренду. Хромовъ пошелъ въ гору и началъ богатѣть. Его боялись въ Поволожьѣ: чуть что не до немъ, юркій мужикъ, не долго думая, отправлялся въ Петербургъ. Князь М. его не забывалъ и всегда съ неизмѣнной благосклонностью допускалъ къ себѣ, а Хромовъ, между балагурствомъ и краснобайствомъ, умѣлъ вставить нѣсколько словъ ѣдкой правды, — и надъ головами его вороговъ собиралась жестокая гроза. Началась крымская компанія. Князь доставилъ Хромову выгодный подрядъ. Несмотря на всѣ скандалы интендантской неурядицы того печальнаго времени, Хромовъ вышелъ изъ своего предпріятія чистымъ, какъ стекло, съ репутаціей честнѣйшаго изъ поставщиковъ и истиннаго патріота, а, вдобавокъ ко всему, съ полумилліономъ барышей въ карманѣ. Владѣя крупнымъ капиталомъ, онъ все шире и шире бралъ радіусъ своихъ коммерческихъ дѣлъ и, скончавшись въ 1882 г., оставилъ своей дочери Анастасіи Романовнѣ ровно четыре милліона рублей.

* * *

Анастасіи Романовнѣ тогда только что минуло двадцать два года. Она была старшей дочерью Хромова отъ брака его съ бѣдной дворянкой Саратовой, заключеннаго еще въ то время, когда звѣзда хромовскаго счастья только что начала разгораться. Многіе изъ купечества предчувствовали будущій блескъ этой звѣзды, и Романъ Прохоровичъ не зналъ отбоя отъ свахъ, но онъ вѣрно расчиталъ, что, связавъ себя съ богатой, но «сѣрой» невѣстой, самъ навсегда останется сѣрымъ, какъ туго ни набей мошну; а его честолюбіе шло много дальше. Захудалые и забвенные въ столицѣ Саратовы были близкой родней оскудѣвающимъ и забываемымъ Стремроловскимъ; эти были связаны до женской линіи съ баронами Эрнстъ-Траумфеттерами, фамиліей аристократической, гордой и вліятельной, но вѣчно нуждающейся въ деньгахъ, и, наконецъ, баронесса Траумфеттеръ приходилась родной племянницей князю М., покровителю Хромова.

Поэтому нечего удивляться, что зимой 1872 года въ гостиной баронессы разыгралась весьма трогательная сцена. Романъ Прохоровичъ — во всегдашнемъ своемъ костюмѣ: бархатной поддевкѣ, голубой рубахѣ и шароварахъ въ высокіе сапоги, но съ брилліантами на пальцахъ и при золотой цѣпочкѣ въ мизинецъ толщины, — стоялъ предъ баронессой на колѣняхъ и, держа за руки двухъ въ пухъ и прахъ разряженныхъ дѣвочекъ, причиталъ въ томъ «народномъ» стилѣ, который въ то время вошелъ въ моду.

— Матушка-барыня! твоя свѣтлѣйшая милость! не осуди ты меня, мужика-дурака! Не я прошу — нужда проситъ: сними съ моей души грѣхъ! призри сиротъ!.. Что я съ ними буду дѣлать? Я, матушка, сиволапъ, гужеѣдъ, въ лѣсу выросъ, пенью молился, а дѣвочки мои, хотя по родительницѣ, - упокой, Господи, ея душу, дай ей царство небесное! — Дворянскія дѣти! Пригоже-ли имъ, сіятельная ты моя, оставаться къ нашей темнотѣ? Успокой ты меня, матушка, твое высокопревосходительство: возьми къ себѣ моихъ сиротъ, и пусть онѣ у тебя всякую науку произойдуть, а ужъ я въ долгу не останусь. И князь Ѳедоръ Ѳедоровичъ М. этомъ же тебя, матушка, проситъ…

Баронесса — дама весьма мечтательная и великая фантазерка. — была тронута: колѣнопреклоненный милліонеръ показался ей чуть не «Антономъ Горемыкой»; она плакала о покойной Хромовой искренними слезами, какъ будто та была ея ближайшимъ другомъ, хотя никогда въ жизни не видала жену Романа Прохоровича въ глаза и даже впослѣдствіи не твердо помнила имя этой горько оплаканной quasi-подруги. Нынче баронесса говорила Насгѣ: «votre mère, cette petite chérie, ma toujours charmante Barbe»… а завтра другая сестра, маленькая Таня, слышала изъ устъ благодѣтельницы, что мамашу ее звали Еленой, Анной, Eudoxie и т. д., смотря по первому имени, пришедшему на память г-жѣ Траумфетгеръ. Воспитанницы были выгодны баронессѣ: Хромовъ кредитовалъ каждую дочь на десять тысячъ въ годъ и ни разу не спросилъ отчета у ихъ воспитательницы!.. Дочерей онъ навѣщалъ довольно часто и въ каждый свой пріѣздъ осыпалъ подарками чадъ и домочадцевъ траумфеттеровскаго семейства.