Умид. Сын литейщика - [8]

Ребята любили этого спокойного парня и прощали ему его неразговорчивость и скрытность: Умид никогда не спешил поделиться с товарищами радостями своими и огорчениями. Если кто-нибудь высказывал ему свою обиду, Умид отшучивался, говоря, что по теории вероятностей на смену всякой удаче могут прийти неприятности или же, наоборот, неприятности могут быть отметены целой цепью приваливших удач — в таком случае стоит ли говорить о них как о чем-то чрезвычайном?.. Случалось, ребята с излишним откровением бахвалились — стоило проводить девушку с танцев. Умид снисходительно улыбался, слушая их, или уходил из комнаты.

Умид пользовался непререкаемым авторитетом как среди парней, так и среди девушек еще и благодаря тому, что его имя часто появлялось на стенде, висевшем в институтском фойе, где отмечались результаты спортивных соревнований. Умид хорошо играл в волейбол и нередко выступал в межфакультетских матчах. Но предпочтение все же отдавал боксу. Боксом он начал заниматься еще в армии и ко времени поступления в институт имел уже первый разряд. И теперь часто приходилось защищать честь института на межвузовских и республиканских соревнованиях. Когда на ринге должен был выступать Умид, ребята и девушки с его курса убегали иногда с лекций, чтобы поболеть за своего товарища.

В первый год учебы Умид ходил в своем солдатском обмундировании и кирзовых сапогах, в которых вернулся из армии. Только на втором курсе, когда их посылали в колхоз помогать собирать хлопок, он на заработанные деньги купил себе кое-что из одежды.

Очень редко Умид рассказывал о себе, о том, как жил прежде. Начнет, бывало, вспоминать что-нибудь и тут же замнет разговор, переведет на другую тему. Не любил он говорить о прошлом. А если кто расспрашивал, хмурился, давал понять, что не любит назойливых.

Но Хатам из невзначай оброненных Умидом слов сделал вывод, что его друг хлебнул немало горя в детстве. И вообще Умид с первых дней знакомства с Хатамом стал относиться к нему с бо́льшим доверием, чем к остальным. Может, потому, что оба были почти одного возраста, чуть постарше своих однокурсников. В те годы, когда Умид служил в армии, Хатам работал на заводе. На том самом заводе, где и отец его работал и старший брат. Едва Хатам окончил десятилетку, отец с братом привели его в свой цех. В самый главный цех — сборочный. И очень скоро Хатам научился собирать отдельные узлы хлопкоуборочных машин. Но все время не покидало желание испробовать эти машины в деле. Скорее всего, именно это желание и привело его в сельскохозяйственный институт.

Оказывается, Умид тоже, осваивая военную технику, думал о том, как было бы здорово всю эту силищу пустить работать в сельском хозяйстве… Общие интересы, увлечения сблизили Умида с Хатамом.

— Ты прежде не был большим охотником до веселых пирушек. Странно, что сегодня так загорелось тебе на свадьбу, — заметил Хатам, первым нарушив молчание.

— Знаешь, дружище, я так засиделся дома, что чертики в глазах пляшут. И к тому же свадьба не чья-нибудь, а моего давнего друга. Нельзя не пойти, до смерти не простит потом.

— Но мог же ты заранее предупредить, я бы по-другому спланировал сегодняшний день, — проворчал Хатам.

— Мы с Хакимом очень давно не виделись, поэтому для меня самого — неожиданность его женитьба.

— Мог бы и сам пойти, не тащить меня…

— Я столько времени не бывал в той махалле, что все меня перезабыли давным-давно. А ты понимаешь, что мало радости на свадьбе своего друга среди гостей чувствовать себя чужаком, если не с кем будет словечком перемолвиться. Жениху-то будет не до меня, ему за гушангу надо, невесту поразвлечь…

— Да так, чтобы наутро у гостей не осталось сомнения, что он настоящий мужчина! — подхватил Хатам и, рассмеявшись, хлопнул Умида по плечу.

— Я люблю эту махаллю Оклон. Моя покойная мать родом оттуда, — продолжал Умид, задумчиво глядя в окно, не заметив попытки друга настроить разговор на веселый лад. — Собственно, я сам ведь тоже там жил некоторое время у бабушки. С Оклоном у меня связано очень много воспоминаний…

Выйдя из троллейбуса, друзья зашагали тихой улочкой.

В былые времена эта махалля, потонувшая в густой зелени садов, считалась окраиной Ташкента, пригородным кишлаком. А теперь уже на месте сметенных бульдозерами приземистых глинобитных мазанок выросли аккуратные белые домики под шиферными и жестяными крышами. Улицы выпрямились, и по обеим сторонам шумели листвой вербы и тополя, посаженные вдоль не высыхающих за лето арыков. В приотворенные калитки можно было увидеть часть чисто подметенного дворика и в глубине его — сад. Большинство хозяев здесь любили выращивать у себя во дворе вишни, черешни, редкий сорт черного винограда — чарос, который, несмотря на прихотливость, особенно хорошо вьется по жердям и, если пожелать, может сплести ажурную беседку перед айваном, устлав ее сверху густой, зеленой, не пропускающей обжигающих лучей крышей. В яркой зелени деревьев угадывалась сила здешней земли, и, знать, недаром этот край города старики именовали Оклоном — райским уголком.

Зеленый массив Оклона, окольцованный многоэтажными новостройками, теперь сделался как бы центром этого района.