Ум тронулся, господа! Аномалии мозга глазами нейробиолога - [17]

На финальной стадии болезни Альцгеймера они тоже будут поражены, но на тот момент Аллан имел резервные воспоминания о том, каким он был в 18 лет, когда его трижды исключали из школы за курение. Школьный психолог посоветовал ему вступить в ряды ВВС, так он и поступил. Его отправили на базу в Мюнхен, в Германию, где он выучился на авиамеханика. В возрасте 22 лет он вернулся в Сан-Франциско, где начал работать в авиакомпании и посещать занятия в местном колледже. Он хотел стать радиоведущим, но один из преподавателей сказал, что его голос для этого не подходит, и убедил его брать занятия по философии. Совет оказался дельным – Аллан полюбил философию, начал преподавать и со временем стал уважаемым и любимым многими профессором.

Когда я беседовал с Алланом, он не всегда был точен в деталях или в последовательности событий (я точно знаю, о чем говорю, Мишель меня просветила).

Например, когда Аллан рассказывал о преподавателе, который предложил ему изучать философию, он сказал: «Это тот самый, который сказал: “Теперь, когда тебя выгнали… сигареты… Почему бы тебе не пойти служить в авиации?”». А на самом деле, к моменту встречи с этим преподавателем, Аллан уже отслужил в авиации, и тот предложил ему посещать занятия по философии.

Если бы Мишель не рассказала мне историю Аллана заранее, мне было бы сложно выстроить эти воспоминания в правильном порядке. К концу нашей встречи в тот день Мишель оставила нас с Алланом наедине, чтобы мы могли еще побеседовать. Я снова спросил его о его жизни. Вот фрагмент этого разговора, записанный дословно, когда мы снова вернулись к разговору о службе в авиации, уже многократно упомянутой:

«Тут мы вступили в авиацию, и мы продолжали придумывать ситуации… совсем как вы. Все хотели летать, а потом один сказал, нет, у вас алгебра. Кто-то мне сказал, что у меня нет алгебры. И я тогда сказал, хорошо, займусь чем-нибудь другим. Мы сели на поезд до Сан-Франциско, поехали в Бостон, сели на корабль, корабль был ненамного больше, чем эта комната, и там было двенадцать-пятнадцать человек, а самое интересное было то, что… многим из них… было плохо. А я нет. Мы выходили наружу, и нас тошнило. У меня даже фотография была. Да.

Потом мы сошли с поезда. Где-то два с половиной дня до Мюнхена. Мюнхен в центре Германии, вот это где. Все… Американцы и немцы вместе. Мы были там… ладно… два года… потом мы поехали обратно. Там я стал работать в авиакомпании. А все мне говорили: “А почему ты в колледж не идешь? Ты же всегда книжки читаешь!” А это детективы были».

Одно яркое воспоминание Аллан упоминал во время разговора несколько раз: фермеры махали солдатам, когда их поезд проносился по полям. Аллану было восемнадцать, когда он увидел этих фермеров через окно поезда. Но вот точно вспомнить, было ли это в Техасе или в Германии, он не мог. Пока что Альцгеймер не стер самые яркие воспоминания Аллана, но многое перепутал в его голове.

* * *

При встрече в офисе в Лондоне Робин Моррис указал на два ключевых изменения, которые происходят с пациентами с болезнью Альцгеймера. Одно, как мы уже видели раньше, – это то, что они не могут приобретать новые знания о самих себе и поэтому не могут обновлять свою нарративную личность. Другое – это то, что, вероятно, существуют структуры мозга, отвечающие за поддержку нашей личности, которые поражаются Альцгеймером, поэтому пациенты обращаются к самым устойчивым частям своего нарратива. Эти устойчивые воспоминания обычно относятся к поздней юности и ранней зрелости – совсем как та версия самого себя, которую вызывал в памяти Аллан в своих бессвязных воспоминаниях.

Даже здоровые люди, если попросить их рассказать о жизни, вспомнят больше событий из того времени, когда им было от десяти до тридцати лет, чем из периодов до и после этого возраста. У психологов это называется выпуклостью воспоминаний.

Эта выпуклость имеет большое влияние на нашу личность. Мартин Конуэй, психолог в Университете Сити в Лондоне, разносторонне изучил вопросы памяти и личности. Конуэй представляет себе личность как совокупность иерархически выстроенных задач. Эта иерархия разделяется на множество мелких подзадач, чем мельче, тем специфичнее. Например, у вас есть цель стать спортсменом – и все меньшие и меньшие задачи будут охватывать все более специфические цели, вплоть до цели «пробежать сегодня пять километров». Конуэй определяет понятие «рабочей личности», исходя из этой иерархии задач, цель рабочей личности – привести в соответствие специфические задачи (стать спортсменом) и текущее положение дел (скажем, сидение на диване) и убедиться в том, что противоречие между двумя этими состояниями минимально (то есть встать с дивана и пойти бегать). Иными словами, рабочая личность управляет своим поведением.

Помимо рабочей личности, Конуэй определяет то, что он называет концептуальной личностью, тот аспект личности, который содержит идею того, кто мы есть посредством общения с другими людьми, включая семью, друзей, общество и культуру в целом.

Роль рабочей личности, по модели Конуэя, – регулирование поведения и помощь в формировании воспоминаний, совмещенных с концептуальной личностью и ее задачами. Совместимость не обязательно точная. Например, простыми словами, мне важно помнить, выключил ли я газ на кухне. Такая кратковременная память должна соответствовать реальности с большой долей точности; цена ошибки будет высока. Тем не менее для мозга невозможно (по крайней мере, для большинства из нас, кто не владеет фотографической памятью на мельчайшие подробности) хранить подобные воспоминания до бесконечности. Поэтому долговременная память в меньшей степени скована соответствием реальности и более связана с «согласованностью» – это значит, что все, что попадает в хранилище долговременной памяти, не должно диссонировать с нашей концептуальной личностью и ее задачами, которые сами по себе подвержены влиянию долговременной памяти. Как считает Конуэй, автобиографическое знание в долговременной памяти «содержит то, чем личность является, являлась и может являться», тогда как рабочая личность контролирует, что именно попадает в долговременную автобиографическую память, и то, насколько труден доступ к этим данным. Автобиографические истории влияют на то, кто мы есть, что мы делаем, чем мы можем быть: определенные начала требуют определенных концов; истории могут стать нашей реальностью. Согласно Конуэю, нервные процессы, реализующие рабочую личность, также обеспечивают более легкий доступ к тем долговременным воспоминаниям, которые согласуются с нашими задачами, чем к тем, которые не согласуются. Принципиально то, что воспоминания о том опыте, который был крайне важен в выполнении жизненных задач, имеют крепкую ассоциативную связь с личностью и ее историей.