Ум тронулся, господа! Аномалии мозга глазами нейробиолога - [15]

Г.М. умер 2 декабря 2008 года. Его тело перевезли в больницу Масс Дженерал в Чарльстоне, Массачусетс, где нейрохирурги провели девять часов, изучая его мозг. В конце концов невропатолог извлек мозг Г.М. из черепа. Результатом стала высококачественная 3D-модель мозга Г.М., созданная на основе многочисленных МРТ-сканирований. Наконец стало возможным разъять мозг Г.М. при помощи компьютера. Полученные новые изображения подтвердили то, что открылось на более ранних МРТ-исследованиях: задняя половина гиппокампа Г.М. в обоих полушариях – Сковилл полагал, что он удален полностью, – была нетронута. Но кое-что Сковилл удалил полностью: энторинальную кору – границу между гиппокампом и новой корой (уникальной частью коры головного мозга, присущей млекопитающим). Болезнь Альцгеймера начинается в энторинальной коре и распространяется. Согласно исследованиям: «Этот участок коры мозга подвергается самым сильным повреждениям во время болезни Альцгеймера».

Что касается Г.М., «забывчивого и незабвенного», не оставив потомства, он оставил огромный след в науке. Его глубокая амнезия стала поводом для споров о том, было ли у него осознание себя как личности после операции. Похожим вопросом задаются те, кто сегодня сталкивается с болезнью Альцгеймера.

Когда большинство из нас рассуждает об осознании личности, мы пытаемся придумать историю о том, кто мы есть. Если бы вам предстояло рассказать о себе кому-то другому (или даже самому себе), вы, вероятно, углубились бы в свой альбом эпизодических воспоминаний, которые вас определяют. Назовем это нарративной личностью (эти аспекты личности не являются исключительно когнитивными, но также реализованными, как подчеркивает Пиа Контос). Нарратив, согласно определению, является последовательностью эпизодов, сведенных во единое. В некотором смысле это и есть мы – на первый взгляд цельное повествование. Будучи людьми, мы имеем также способность проектировать это повествование в будущее. Наша нарративная личность, следовательно, представляет собой не только воспоминания о прошлом, но и фантазии о будущем. В последние десятилетия многочисленные исследования показали, что те же отделы мозга, которые отвечают за воспоминания о прошлом, задействованы в конструировании сценариев будущего. Например, если вы хороший моряк, каким был отец Клэр, вы будете использовать одни и те же отделы мозга, вспоминая прошлогоднее путешествие или воображая странствия по морям спустя несколько лет. Ключевые участки мозга, которые формируют эти системы, включают медиальную височную долю (те части, которые ближе к средней линии), включая гиппокамп и энторинальную кору. Именно эти участки мозга первыми становятся жертвами болезни Альцгеймера; именно здесь болезнь обретает точку опоры для разрушительного шествия, в конечном итоге стирающего способность человека выстраивать последовательную нарративную личность.

У некоторых пациентов с Альцгеймером это разрушение нарративной личности проявляется в основном как анозогнозия – непризнание того факта, что вы больны Альцгеймером. Джозеф Бабински ввел термин «анозогнозия» в 1914 (по-гречески «агнозия» означает «недостаток знания», а «нозос» значит «болезнь»), чтобы описать крайне странное поведение некоторых из пациентов, у которых была полностью парализована левая часть тела. В своих записях он отмечал: «Я хотел бы обратить внимание на умственное расстройство, которое мне довелось наблюдать… которое состоит в том, что пациенты как будто игнорируют существование у них паралича или же не осведомлены о нем». Пациенты Бабински не просто отрицали паралич или были не осведомлены о нем, они пытались обосновать свое неведение. Бабински писал об одной из пациенток: «Если ее просили подвигать правой рукой, она тут же исполняла команду. Если же ее просили подвигать левой рукой, она сидела спокойно и вела себя так, будто просьба была обращена к кому-то другому». Особенно острую форму анозогнозия принимает в так называемом синдроме Антона Бабинского (в честь невролога Габриэля Антона, 1858–1933), когда пациенты, ослепшие из-за повреждения обеих сторон затылочных долей, настаивали на том, что они могут видеть.

Анозогнозия во время болезни Альцгеймера варьируется от легкой неосознанности до откровенного отрицания. Невролог Уильям Джагаст, эксперт по болезни Альцгеймера в Национальной лаборатории Лоуренса Беркли, сталкивался с полным спектром реакций за все время клинической практики. «Пациента приводит к врачу супруга, а пациент говорит: “Да вы с ума сошли, со мной все в порядке!”, а потом они дерутся и все такое… Но чаще всего пациент не замечает [болезнь], не знает о ней, а не [отрицает]», – говорил мне Джагаст. Часто, после напряженных бесед с пациентами, во время которых Джагаст сообщал им диагноз, пациент вскоре о нем забывал. Это соответствует природе болезни. «Сообщаешь им, что у них Альцгеймер, что им нужно перестать водить машину, – им обязательно понадобится водить. Семья говорит: “Доктор сказал, что у тебя Альцгеймер”, а они отвечают: “Не говорил он такого!”»

Аллан тоже не хотел прекращать водить машину. До официальной постановки диагноза у него случались панические атаки на автострадах. Поэтому ездил он только по городу, но Мишель это все равно беспокоило. Она, бывало, находила необъяснимые вмятины на его машине, следы столкновения с другими транспортными средствами (Аллан клялся, что виноват другой водитель, но Мишель подозревала, что это была вина Аллана). Однажды Аллан попытался замаскировать поцарапанное крыло краской из баллончика. Социальный работник из клиники Аллана предупредил Мишель, что на него могут подать в суд, если по его вине произойдет происшествие (к тому времени ему уже поставили диагноз). Врач Аллана предупредил Отдел автотранспортных средств, который в свою очередь направил Аллану письмо с просьбой прийти и пересдать экзамен на права. «Он и впрямь собрался сдавать экзамен, чтоб его! – говорила Мишель. – Я поверить не могла!» Но, к ее облегчению, машину у Аллана угнали и разбили. А для Аллана это был удар. «Он был сам не свой. Он написал целую эпитафию своей “Хонде” на желтом листе бумаги о том, как много она для него значила, какой трагедией было потерять ее, как он утратил с ней часть своей личности, – рассказывала мне Мишель, – как будто его чувство личности было разрушено».