Улыбка женщины - [16]

— Что за глупости! — перебил ее я. — Вы хотите сдаться в последний момент? Ведь книга почти закончена!

— Возможно, но она мне не нравится, — упрямилась Элен. — Эту вещь надо переписывать полностью. В принципе, я могу удалить все.

Я вздохнул. С Элен Бонвен все было как обычно. В то время как большинству авторов, с которыми я имел дело, необыкновенно тяжело давались первые страницы и они с трудом входили в работу, начиная новую книгу, эта дама устраивала панику, когда рукопись была на три четверти готова. Именно тогда ей вдруг все переставало нравиться и она кричала, что написала худшую свою вещь, полное дерьмо!

— Послушайте меня, Элен, — убеждал я ее, — ничего не удаляйте! Лучше пришлите мне то, что уже написали, и я немедленно посмотрю. А потом поговорим, хорошо? Готов спорить на что угодно, это блистательно, как всегда.

Я говорил еще минут десять, после чего, обессиленный, положил трубку. А потом направился в кабинет секретаря, где мадам Пети сплетничала с мадемуазель Мирабо.

— Адам Голдберг не звонил? — спросил я ее.

И мадам Пети, на этот раз втиснувшая свои барочные формы в яркое платье с крупными цветами, улыбаясь, отрицательно покачала мне головой из-за кофейной чашки.

— Нет, месье Шабане, — приветливо ответила она. — Я бы сразу позвала вас. Только этот переводчик, месье Фабр. Хотел о чем-то спросить вас, перезвонит позже. И… Да! Звонила ваша мама, срочно просила связаться с ней.

— Бога ради! — всплеснул я руками.

Разговоры с матерью отнимали у меня, как правило, не меньше часа и при этом никогда не оказывались «срочными».

В отличие от меня моя милая родительница располагала массой свободного времени. Она любила звонить мне в издательство, потому что знала: там обязательно снимут трубку. Когда меня не было на месте, она болтала с мадам Пети, которую находила «просто очаровательной». Однажды я дал маме свой рабочий телефон — на крайний случай. Жаль, что наши представления о том, что это такое, сильно не совпадали. Демонстрируя безошибочную интуицию, мама звонила мне всякий раз, либо когда я, пытаясь уложиться в график, попадал в ужасный цейтнот, либо когда мне надо было срочно редактировать рукопись, которую во второй половине дня желательно сдать в набор.

— Представь только, наш старик Орбан собирал вишни и свалился с лестницы. Теперь лежит в больнице — перелом бедра. Что ты на это скажешь? Я имею в виду, каково в его возрасте лазить по деревьям, а?

— Мама, я тебя умоляю, у меня сейчас совсем нет времени.

— Боже мой, Андре, что ты так нервничаешь? — недовольно спрашивала мама. — Я думала, тебе будет интересно это узнать, ты так часто бывал у него в детстве.

Кончались эти разговоры, как правило, неприятно. Иногда я пытался беседовать с мамой, не отрываясь от работы. В этом случае я невпопад поддакивал ей или вставлял к месту и не к месту другие междометия, что в конце концов начинало ее раздражать.

— Андре, ты вообще слушаешь меня? — сердилась мама.

Иногда мне самому приходилось прерывать ее на полуслове.

— Я больше не могу! — кричал я в трубку.

А потом выслушивал упреки в том, какой я стал нервный и, по-видимому, совсем не слежу за своим питанием.

Тогда я спешно обещал ей перезвонить вечером из дома и поговорить «в спокойной обстановке», чтобы мама не обиделась на ближайшие лет сто.

Так что для всех заинтересованных сторон было бы лучше избегать этих телефонных переговоров в офисе.

— Если позвонит моя мать, скажите ей, что я на конференции и свяжусь с ней вечером, — не раз говорил я мадам Пети.

Но секретарша была не на моей стороне.

— Это же ваша мама, Андре! — восклицала она, в очередной раз проигнорировав мое распоряжение, и, если хотела меня позлить, добавляла: — Мне тоже кажется, что порой вы бываете чересчур раздражительны.

— Вы слышали, что я сказал, мадам Пети? — Я старался смотреть на нее как можно строже. — У меня совершенно нет времени, и вы ни под каким предлогом не должны соединять меня ни с моей матерью, ни с кем-либо другим, за исключением Адама Голдберга или кого-нибудь из его агентства. Надеюсь, вы меня поняли.

Симпатичная мадемуазель Мирабо посмотрела на меня широко раскрытыми глазами. Когда она только пришла на работу, я взял ее под свое крылышко и стал терпеливо объяснять все нюансы издательской рутины. Мадемуазель Мирабо слушала меня с восхищенной улыбкой, а потом сказала, что я напоминаю ей главного героя фильма «Русский дом» по триллеру Джона Ле Карре, — в молодости, разумеется, — с такими же карими глазами и бородой.

Тогда я чувствовал себя польщенным. Конечно, какой мужчина не хотел быть похожим на Шона Коннери в роли английского джентльмена-издателя, который хоть и не блещет начитанностью, зато достаточно умен, чтобы обмануть спецслужбы.

Я ловил растерянный взгляд мадемуазель Мирабо, с угрюмым видом поглаживая свою бородку. Вероятно, теперь она держала меня за изверга.

— Как скажете, месье Шабане, — сухо ответила мадам Пети.

Уже на выходе из ее кабинета я слышал, как она сказала мадемуазель Мирабо:

— Должно быть, он сегодня не в духе. А между тем его мама — очаровательная пожилая дама.

Я хлопнул дверью своего кабинета и плюхнулся в кресло. Потом недовольно уставился в экран компьютера, матовая темно-синяя поверхность которого отражала мое лицо. Нет, сегодня я не имел ничего общего со стариком Шоном. За исключением того, что ждал звонка одного агента, который хоть и не располагал секретными документами, зато делил со мной одну тайну.