Улыбка навсегда - [11]

Бессонные ночи проводили заключенные Акронавплии над картой Балкан, начерченной куском известки на каменном полу. Было совершенно очевидно, что Болгарию используют как коридор для немецкого наступления на Балканы.

— Есть только один выход, — говорил Белояннис. — Отвести армию от северной границы и укрепиться на правом берегу реки Алиакмон.

— А что это даст? — недоверчиво спрашивал Одиссей.

— Единую линию фронта, от Албании до Эгейского моря. Не собираешься же ты вести войну на два фронта?

— В камере и на три фронта можно, — говорил Аргириадис. — Стены кругом.

Одиссея легко было задеть за живое.

— Не хочешь ли ты сказать, — наскакивал он на Аргириадиса, — что мы здесь должны сидеть сложа руки?

— А все едино, — отвечал Аргириадис, — хоть на дверь кидайся, ничего не изменится. Итальянцы придут — нас на волю не отпустят. Немцы придут — тоже добра не жди. А Метаксас победит — и того хуже.

— Все-то ты о судьбе своей заботишься, — горячился Одиссей. — На родину, видно, тебе наплевать!

Белояннис не принимал участия в этих спорах. Он не понимал лишь одного: как мог такой человек, как Аргириадис, оказаться в Акронавплии, среди активистов компартии? О причинах своего ареста Аргириадис не любил распространяться. Впрочем, в последние годы тайная полиция Метаксаса работала не покладая рук: достаточно было анонимного доноса, неосторожно сказанного слова, да что там слова, просто угрюмого молчания, когда народ обязан был ликовать, чтобы человек оказался за решеткой «в порядке социального оздоровления». Мог ли Никос предположить тогда, что судьба еще сведет его с Аргириадисом через десять лет!

*

Шестого апреля 1941 года семнадцать германских дивизий, в том числе три танковых, вторглись в Грецию через болгарскую границу. Германский посол в Афинах Эрбах заявил, что «Греция не является больше хозяином своих решений». «Линия Метаксаса» продержалась только два дня. Восьмого апреля генералы, до войны восхвалявшие этот рубеж как неприступную твердыню, подписали документ о капитуляции, причем в тексте была выражена «искренняя благодарность германскому командованию». Для генералов и министров Метаксаса народная война была куда страшнее, чем фашистская оккупация. Пятнадцатого апреля греческое правительство объявило о предоставлении солдатам и офицерам бессрочных отпусков. Двадцатого апреля капитулировала эпирская армия, а двадцать третьего в Салониках был подписан общий акт о капитуляции. Метаксас не дожил до этого дня: он умер двадцать девятого января 1941 года в своей постели, его задушила гнойная ангина… Что же касается короля эллинов Георга II, то он просто сбежал за границу, бросив на произвол судьбы «вверенный ему богом» народ.

Радио Навплиона молчало, надзиратели старались не появляться на этажах, но сообщение о капитуляции уже дошло до каждой камеры. Огромная тюрьма казалась вымершей. Заключенные по очереди взбирались друг другу на плечи и сквозь зарешеченные окна пытались рассмотреть, что происходит там, снаружи. Ходили слухи о немецком десанте, который вот-вот должен быть выброшен в районе Навплиона. Над городской димархией (мэрией) все еще висел греческий флаг, но то ли его захлестнуло вокруг древка ветром, то ли он был приспущен — не разглядеть. Вдруг в воздухе послышался рев мощных моторов, и низко над зданием тюрьмы пролетели девять бомбардировщиков с крестами на крыльях…

— Спокойно летят, не торопятся… — сказал Белояннис и спрыгнул с плеч Одиссея. — Теперь твоя очередь, — обратился он к Аргириадису, но тот молча покачал головой и лег на нары лицом к стене.

— Может быть, там, на Крите… — неуверенно проговорил Одиссей, но Никос не дал ему кончить фразу.

— Нет, друг мой, — жестко сказал он Одиссею, — чем меньше мы будем надеяться на королевскую армию и на королевский флот, тем лучше будет для нас и для Греции. Никто не освободит Грецию, если мы сами ее не освободим.

— Сначала кто-то должен освободить нас самих, — пробормотал, не оборачиваясь, Аргириадис.

Никос промолчал.

Комитет политзаключенных требовал от тюремного начальства, чтобы все заключенные Акронавплии были освобождены. Но это требование было решительно отклонено. Более того, в последние дни тюремная охрана усилилась, а на сторожевых вышках были установлены пулеметы. А вскоре в Акронавплии появились и немцы. Тюремная охрана тут же была сменена, и надзиратели, переходя из камеры в камеру в сопровождении немецких солдат и офицера, стали по списку передавать заключенных «на попечение оккупационных властей».

Никос заметил, что у немецкого офицера в руках был точно такой же список, как и у надзирателя. Морщась от напряжения, немец выслушивал фамилии, бегло осматривал заключенных, ставил возле каждой фамилии какой-то значок. Дойдя до фамилии Аргириадиса, он сделал знак солдатам, те взяли его под руки и повели. В дверях Аргириадис обернулся, хотел что-то сказать, но не успел: его вытолкнули в коридор.

— В чем дело? — спросил Никос у надзирателя. — Куда его увели?

Надзиратель сделал вид, что не расслышал вопроса. Вместо него ответил немецкий офицер.

— Не беспокойтесь, — сказал он на довольно скверном греческом языке, — идет обычное распределение. Слишком большая концентрация, понятно? Возможны эпидемии, понятно?